Тёмное сердитое лицо. Всмотревшись в него, судья притянул сержанта к себе, чтобы тому лучше было видно, и пустился в пространные разъяснения по-испански. Он обрисовал сержанту сомнительную карьеру стоявшего перед ними человека, с удивительной ловкостью чертя руками формы всевозможных путей, что сошлись в нём по высшей воле сущего — как он выразился, — подобно нитям, продетым через кольцо. Он ссылался на детей Хамовых, на потерянные колена Израилевы, цитировал из древнегреческих поэтов, оперировал суждениями антропологов о распространении народов через их рассеяние и изоляцию по причине геологического катаклизма и давал оценку обычаев разных народов относительно воздействия климата и географического расположения. Сержант выслушал всё это и многое другое с огромным вниманием и, когда судья закончил, шагнул вперёд и протянул руку.
Джексон не обратил на него внимания. Он смотрел на судью.
Что ты ему сказал, Холден?
Не оскорбляй его, дружище.
Что ты ему сказал?
Лицо сержанта помрачнело. Судья приобнял его за плечи и, наклонившись, что-то сказал на ухо. Сержант кивнул, отступил на шаг и отдал негру честь.
Что ты ему сказал, Холден?
Что там, откуда ты родом, не принято здороваться за руку.
До этого. Что ты сказал ему до этого?
В данном случае, улыбнулся судья, нет нужды доводить до обвиняемых факты, касающиеся их дела, ибо их деяния — понимают они это или нет — в конечном счёте будут принадлежать истории. Но по соображениям верности принципам эти факты — в той мере, в какой это возможно, — должны быть изложены в присутствии третьего лица. Сержант Агилар как раз и является оным лицом, и любое проявление неуважения к исполняемым им обязанностям есть нечто вторичное по сравнению с расхождениями в том гораздо более широком протоколе, выполнения которого требует строгий план абсолютной судьбы. Природа слов материальна. Его нельзя лишить слов, которыми он обладает. Их власть выше его непонимания.
Лоб негра покрылся испариной. На виске у него запалом билась тёмная жилка. Отряд молча слушал судью. Кто-то ухмылялся. Полубезумный киллер из Миссури тихонько ахал, как астматик. Судья вновь повернулся к сержанту, они поговорили, потом вместе прошли к ящику, что стоял во дворе, судья показал сержанту один из пистолетов и с величайшим терпением объяснил, как он действует. Люди сержанта уже поднялись и ждали стоя. У ворот судья вложил в ладонь Агилару несколько монет, официально пожал руку каждому из его оборванцев-подчинённых, сделал комплимент насчёт их военной выправки, после чего они вышли на улицу.
В полдень отряд, в котором все были вооружены парой этих пистолетов, выехал, как уже упоминалось, на дорогу, что вела вглубь страны.
Вечером вернулись высланные вперёд на разведку; все впервые за день спешились в одной из редких низинок и, пока Глэнтон беседовал с разведчиками, стали осматривать лошадей. Затем поехали дальше, а с наступлением темноты разбили лагерь. Тоудвайн с ветераном и мальцом сидели на корточках чуть поодаль от костров. Они не знали, что вошли в состав отряда взамен троих убитых в пустыне. Они наблюдали за делаварами; в отряде их было несколько, они тоже расположились чуть особняком, поджав под себя пятки, один камнем толок зёрна кофе на оленьей шкуре, а остальные сидели, уставившись в огонь чёрными, как винтовочные дула, глазами. В тот вечер малец видел, как один делавар шарил в горячих угольях, ища уголёк нужного размера, чтобы прикурить трубку.
Утром они поднялись ещё до рассвета и, едва стало возможно что-то разглядеть в темноте, поймали и оседлали лошадей. Зазубренные вершины под лучами зари отливали чистой голубизной, вокруг щебетали птицы, солнце застало на западе луну, и они расположились друг против друга над землёй, — раскалённое добела солнце и луна, его бледная копия, — словно края одного отверстия, за пределами которого пылали невообразимые миры. Когда под чуть слышное побрякивание оружия и позвякивание уздечек всадники цепочкой по одному проезжали через заросли мескитовых деревьев и пираканты, солнце взобралось выше, луна закатилась, от покрытых росой лошадей и мулов шёл пар, и от их теней тоже.
Тоудвайн разговорился с беглым из Земли Ван-Димена
[72]
по имени Баткэт, который появился на западе, удрав из тюрьмы. Родом из Уэльса, он имел всего три пальца на правой руке и совсем немного зубов. Возможно, в Тоудвайне он увидел такого же беглого — безухого и заклеймённого преступника, выбравшего в жизни почти тот же удел, что и он сам, — и предложил поспорить, который из двух Джексонов убьёт другого.
Я этих ребят не знаю, сказал Тоудвайн.
Ну, а как думаешь?
Спокойно сплюнув в сторону, Тоудвайн глянул на собеседника. Неохота мне спорить.
Не любишь азартные игры?
Смотря какие.
Черномазый его пришьёт. А ты бы на кого поставил?
Тоудвайн посмотрел на этого устрашающего громилу. Ожерелье из человеческих ушей, похожее на связку чёрных сушёных фиг. Одно веко свисает на глаз — ножом порезали, в экипировке сплошной разнобой: одни вещи великолепные, другие — никуда не годные. Хорошие сапоги, прекрасная винтовка с мельхиоровой отделкой, но висит эта винтовка в отпоротом голенище, и рубашка уже не рубашка, а одни лохмотья, да и шляпа провоняла.
Нет, не охотился ты на аборигенов раньше, заявил Баткэт.
Кто тебе сказал?
Сам знаю.
Тоудвайн промолчал.
Ещё увидишь, какие они шустрые.
Да уж наслышан.
Многое теперь не так, как раньше, усмехнулся вандименец. Когда я впервые появился в этих краях, в Сан-Саба встречались дикари, которые и белых-то не видали. Пришли к нам в лагерь, мы поделились с ними едой, а они от наших ножей глаз отвести не могут. На следующий день приводят в лагерь лошадей связками, меняться. А мы и в толк не возьмём, чего им надо. Ведь какие-никакие, свои ножи у них были. Оказалось, видишь ли, никогда не видели распиленных костей в тушёном мясе.
Тоудвайн бросил взгляд на лоб Баткэта, но лоб скрывала надвинутая чуть ли не на глаза шляпа. Усмехнувшись, Баткэт большим пальцем немного сдвинул шляпу на затылок. На лбу шрамом отпечатался след от шляпы, больше никаких меток не было. Лишь на внутренней стороне руки был выколот номер, но Тоудвайну суждено было увидеть его только в бане в Чиуауа, а потом ещё раз — осенью того же года, когда он срезал труп Баткэта, подвешенный за ноги на древесном суку на просторах Пимерия Альта.
Миновав низкорослую рощицу шипастых кактусов чолья и нопаль и каменный просвет в горной цепи, они спустились по склону, поросшему цветущей полынью и алоэ. Потом пересекли широкую равнину, где среди пырея торчали стебли юкки. Серые каменные стены тянулись по склонам вдоль хребта, а потом от них остались лишь скатившиеся в долину глыбы. Отряд не устраивал ни полуденного привала, ни послеполуденной сиесты. На востоке, в горловине между гор, среди бела дня примостилась коробочкой хлопка луна, и отряд продолжал двигаться вперёд, даже когда она обогнала их в полночном зените, обозначив внизу, на голубой камее равнины, формы этих жутких пилигримов, которые с лязгом и бряцанием продолжали свой путь на север.
