Первым заговорил предводитель индейцев. Ткнув в окровавленное ухо своей лошади, он злобно рявкнул на языке апачей, отводя тёмные глаза от Глэнтона. Вперёд выехал судья.
Vaya tranqnilo, сказал он. Un accidente, nada más.
[187]
Mire, злился индеец. Mire la oreja de mi caballo.
[188]
Он взялся за голову лошади, чтобы показать ухо, но та вырвалась и, мотнув порванным ухом, обрызгала всадников кровью. Кровь есть кровь, лошадиная или любая другая: дрожь пробежала по ненадёжной конструкции, мустанги стояли как вкопанные, подрагивая в краснеющих лучах восхода, а пустыня под ними загудела, как военный барабан. Положения этого незаключенного перемирия подверглись едва переносимому несоблюдению, и тут судья, чуть привстав в седле, приветственно поднял руку, обращаясь к кому-то за их спинами.
От стены к ним направлялись ещё восемь-десять верховых воинов. Возглавлявший их громадный человек с большой головой был одет в комбинезон, обрезанный по колено, чтобы можно было натянуть на ноги верхнюю часть мокасин. Ещё на нём были рубашка в клеточку и красный шейный платок. Он был без оружия, но его люди, скакавшие рядом с обеих сторон, были вооружены короткоствольными винтовками, кроме того, у них были кавалерийские пистолеты и другое снаряжение убитых разведчиков. При их приближении остальные дикари расступились. Индеец, чья лошадь была укушена, указал на рану, но предводитель лишь по-дружески кивнул. Он повернул лошадь в четверть оборота к судье, она вздыбила шею, но он её осадил.
Buenos diás, проговорил он. De dónde viene?
[189]
Судья с улыбкой дотронулся до увядшего венка на голове, очевидно забыв, что он без шляпы, и со всей официальностью представил своего шефа Глэнтона. Индеец тоже представился. Его звали Мангас,
[190]
вёл он себя очень любезно и хорошо говорил по-испански. Когда владелец покусанной лошади вновь изложил свою претензию, этот человек спешился, взялся за голову лошади и осмотрел её. При всём своём росте он был кривоног и странно сложен. Взглянув на американцев, он махнул рукой остальным.
Ándale. И повернулся к Глэнтону. Ellos son amigables. Un poco borrachos, nada mas.
[191]
Верховые апачи уже выбирались из строя американцев, пятясь, словно из колючего кустарника. Американцы поставили винтовки кверху дулами, а Мангас вывел пострадавшую лошадь вперёд, задрал ей голову, сдерживая её одними руками, хоть она и бешено вращала белёсым глазом. После короткого обсуждения стало ясно, что, независимо от размера нанесённого ущерба, в качестве компенсации принимается только виски.
Сплюнув, Глэнтон уставился на него.
No hay whiskey.
[192]
Наступила тишина. Апачи переглянулись. Их взгляды скользили по седельным сумкам, флягам и сосудам из высушенной тыквы.
Сóто? переспросил Мангас.
No hay whiskey, повторил Глэнтон.
Мангас отпустил грубый кожаный недоуздок. Его люди следили за ним. Он бросил взгляд на окружённый стенами городок и глянул на судью.
Нет виски? уже по-английски повторил он.
Нет виски.
Среди помрачневших лиц только его лицо оставалось невозмутимым. Он окинул взглядом американцев, их амуницию. По правде говоря, они не были похожи на тех, кто мог иметь виски и не выпить его. Судья и Глэнтон оставались в сёдлах и продолжить переговоры не пытались.
Hay whiskey en Tucson,
[193]
произнёс Мангас.
Sin duda, откликнулся судья. Y soldados también.
[194]
Он подал лошадь вперёд, держа винтовку в одной руке, а поводья — в другой. Глэнтон пошевелился. Вслед за ним пришёл в движение и его конь. Потом Глэнтон остановился.
Tiene oro? спросил он.
Sí.
Cuanto?
Bastante.
[195]
Глэнтон посмотрел на судью, потом снова на Мангаса.
Виепо, промолвил он. Ties días. Aquí. Un barril de whiskey.
[196]
Un barril?
Un barril. Он послал мустанга вперёд, апачи расступились, и Глэнтон, судья и остальные один за другим направились к воротам убогого глинобитного городка, полыхавшего на равнине в лучах восходящего зимнего солнца.
Маленьким гарнизоном командовал лейтенант по имени Каутс. Он уезжал на побережье с отрядом майора Грэма, а вернувшись четыре дня назад, обнаружил, что город находится в необъявленной осаде апачей. Те напились тизвина,
[197]
который сами наварили, и две ночи подряд раздавались пальба и бесконечные требования виски. Гарнизон установил на валу двенадцатифунтовую демикулеврину, стрелявшую мушкетными пулями, и Каутс рассчитывал, что, когда у дикарей не останется выпивки, они уедут. Он вёл себя очень официально и называл Глэнтона «капитаном». Никто из оборванных бойцов отряда даже не спешился. Они оглядывали невзрачный и ветхий городишко. Привязанный к шесту осёл с шорами на глазах описывал бесконечные круги, вращая мешалку, и её деревянная ось поскрипывала на блоках. У основания мешалки рылись куры и птицы помельче. Шест был установлен на высоте добрых четырёх футов от земли, и всё же птицы пригибали головы или прижимались к земле всякий раз, когда он проплывал у них над головами. В пыли на главной площади валялось несколько мужчин, судя по всему, спящих. Белый, индеец, мексиканец. Кто укрыт одеялом, кто нет. На другом конце площади стоял столб для публичных наказаний, тёмный у основания там, где на него мочились собаки. Лейтенант проследил взглядом, куда они смотрят. Глэнтон сдвинул на затылок шляпу и посмотрел на лейтенанта с коня сверху вниз.
