К рассвету идиота в клетке обнаружили женщины на переправе. Они собрались вокруг, и их, видимо, ничуть не смущали его нагота и грязь. Они сюсюкались с ним и, посовещавшись, отправились на поиски его брата во главе с дамой по имени Сара Борджиннис. Эта дебелая матрона с большим красным лицом устроила ему взбучку.
Как тебя зовут вообще-то? осведомилась она.
Клойс Белл, мэм.
А его?
Его имя Джеймс Роберт, но никто его так не называет.
Как ты думаешь, что сказала бы твоя мать, увидев его?
Не знаю. Она умерла.
Тебе не стыдно?
Нет, уважаемая.
Не дерзи мне.
А я и не пытаюсь. Коли он вам нужен, забирайте. Я отдам. Всё, что мог, я уже сделал.
Чёрт, ну и жалкая же ты личность. И она повернулась к остальным.
Вы все мне поможете. Его нужно помыть и во что-то одеть. Сбегайте кто-нибудь за мылом.
Уважаемая, начал было опекун.
Просто доставьте его к реке.
Когда они тащили тележку, проходившие мимо Тоудвайн и малец посторонились, провожая их взглядами. Завидев воду, идиот вцепился в прутья и завопил, а некоторые женщины уже затянули какой-то гимн.
Куда это они его? удивился Тоудвайн.
Малец не знал. Женщины толкали тележку по рыхлому песку к реке. У реки они остановились и открыли клетку. Перед имбецилом встала Борджиннис.
Выходи, Джеймс Роберт.
Она сунулась в клетку и вытащила его за руку. Он не отрываясь пялился мимо, на воду, а потом потянулся к Борджиннис.
Среди женщин пронёсся вздох, некоторые, задрав юбки и заткнув их за пояс, уже стояли в воде, готовые его принять.
Она вытащила его, но имбецил всё цеплялся за её шею. Когда его ноги коснулись земли, он повернулся к воде. Она уже измазалась в экскрементах, но, казалось, не замечала этого. Потом оглянулась на стоявших на берегу.
Сожгите эту хреновину.
Кто-то помчался к костру за головешкой, и пока Джеймса Роберта вели в воды реки, клетку подожгли, и её охватило пламя.
Идиот цеплялся за юбки и тянулся к ним когтистой лапой, бормоча и пуская слюни.
Себя там видит, комментировал кто-то.
Тссс… Подумать только, это дитя держали взаперти, как дикое животное.
Языки пламени, облизывавшие тележку, потрескивали в сухом воздухе, и этот звук, должно быть, привлёк внимание идиота, потому что он обратил в ту сторону взгляд неживых чёрных глаз. Понимает, говорили вокруг. И все соглашались. Дама по имени Борджиннис зашла с ним поглубже, платье надулось вокруг неё пузырём, и стала кружить его, взрослого мужчину, в своих огромных толстых ручищах. Поднимала его, что-то приговаривала, а её выгоревшие волосы плавали на поверхности воды.
В тот вечер бывшие спутники идиота увидели его у костров переселенцев в костюме из груботканой шерсти. Тонкая шея сторожко ворочалась в воротнике слишком большой для него рубашки. Волосы ему смазали и гладко причесали, и они смотрелись на черепе как нарисованные. Ему наприносили сластей и с восторгом смотрели, как он сидит, пуская слюни и уставившись на костёр. В темноте бежала река, на востоке над пустыней поднялась блестящая, как рыбья чешуя, луна, и в её неярком свете их фигуры стали отбрасывать тени. Костры гасли, дым от них повис в ночи серым сводом. Из-за реки доносился вой маленьких, как шакалы, волков, от этого вздрагивали и порыкивали лагерные собаки. Борджиннис привела идиота к его тюфяку под навесом фургона, раздела до нового нижнего белья, подоткнула одеяло, поцеловала и пожелала спокойной ночи. Лагерь затих. Когда идиот появился в синеве этого задымлённого амфитеатра, он снова был голый и ковылял мимо костров, как безволосый ленивец. Остановившись, он понюхал воздух и побрёл дальше. К пристани он не пошёл, а стал продираться через прибрежные ивы, спотыкаясь, поскуливая и отталкивая тоненькими ручками всё, что преграждало ему путь в ночи. Потом постоял один на берегу. Негромко ухнул, как сова, и голос вырвался из него, как дар, который тоже был нужен, и поэтому ни звука не вернулось эхом обратно. И вошёл в воду. На глубине чуть выше пояса он оступился, ушёл под воду и исчез.
Рядом оказался совершавший полуночный обход судья, тоже абсолютно голый, — такие встречи происходили чаще, чем можно было предположить, иначе кто бы выжил после попытки перейти реку ночью, — он бросился в воду, схватил тонувшего идиота, вытащил его за пятки, как огромная повивальная бабка, и стал шлёпать по спине, чтобы вытекла вода. Этакая сцена рождения, или крещения, или иного ритуала, не включённого ещё ни в один канон. Он выжал из волос голого и всхлипывающего придурка воду, взвалил его на спину и принёс в лагерь, где тот снова оказался среди старых знакомых.
XIX
Гаубица — Нападение юма — Стычка — Глэнтон завладевает паромом — Повешенный Иуда — Сундуки — Отправленные на побережье — Сан-Диего — Договорённость о припасах — Браун у кузнеца — Спор — Уэбстер и Тоудвайн на свободе — Океан — Ссора — Сожжённый заживо — Браун в заточении — Рассказы о сокровище — Бегство — Убийство в горах — Глэнтон покидает Юму — Повешение алькальда — Заложники — Возвращение в Юму — Доктор и судья, негр и дурак — Рассвет на реке — Телеги без колёс — Убийство Джексона — Избиение юма
Вообще-то доктор направлялся в Калифорнию, и паром ему подвернулся, можно сказать, случайно. В последующие месяцы он накопил значительное богатство — золото, серебро, драгоценные камни. Вместе с двумя работниками он поселился на западном берегу реки в обмазанных глиной каменных стенах незавершённого крепостного сооружения на склоне холма, выходившего на пристань. Помимо пары грузовых фургонов он унаследовал от отряда майора Грэма ещё и горную гаубицу — бронзовую двенадцатифунтовку с жерлом размером с блюдце, — и это орудие стояло на деревянном лафете, никому не нужное и незаряжённое. В неустроенных докторских апартаментах они и сидели, попивая чай, — доктор, Глэнтон, судья, а также Браун и Ирвинг. Описав доктору несколько своих приключений с индейцами, Глэнтон настойчиво посоветовал ему укрепить позицию. Доктор возражал. Он уверял, что неплохо уживается с юма Глэнтон без обиняков заявил, что индейцам доверяют только глупцы. Доктор покраснел, но придержат язык. Тут вмешался судья. Он спросил, считает ли доктор, что эта кучка пилигримов на противоположном берегу находится под его защитой. Доктор подтвердил, что действительно так считает. Говорил судья убедительно и озабоченно, и когда Глэнтон со свитой спускался с холма, чтобы перебраться через реку и вернуться в лагерь, он уже имел разрешение доктора на то, чтобы укрепить холм и зарядить гаубицу, для чего бойцы принялись переливать оставшийся свинец, пока не получили почти полную шляпу ружейных пуль.
В тот вечер они зарядили орудие примерно фунтом пороха и всеми отлитыми пулями и перетащили его на выгодную позицию, откуда открывался вид на реку и переправу.
Два дня спустя переправу атаковали юма. Причаленные у западного берега реки шаланды выгружались, как обычно, а пассажиры стояли рядом и забирали свои вещи. Дикари появились из ивняка без предупреждения, конные и пешие, и толпой устремились к парому. На холме у них над головой Браун и Длинный Уэбстер развернули гаубицу, установили её, и Браун ткнул в запальный канал горящей сигарой.
