Переход занял три дня, и наконец Джон Грейди и Ролинс оказались в уже знакомом им городке Энкантаде. Их усадили на железной скамейке местной аламеды
[73]
, а чуть поодаль стояли двое конвоиров с винтовками. Вскоре вокруг собралось с десяток ребятишек, которые топтались в пыли и глазели на незнакомцев. Среди детей были и две девочки лет двенадцати, и, когда арестованные посмотрели на них, те опустили глаза и стали смущенно теребить подолы платьиц. Джон Грейди окликнул девочек и спросил, не могут ли они достать сигарет.
Конвоиры угрюмо покосились на него, но он знаками показал, что хочет курить, и девочки дружно повернулись и побежали по улице. Прочие дети остались стоять, где стояли.
Бабник всегда бабник, усмехнулся Ролинс.
Разве ты не хотел бы покурить?
Ролинс сплюнул между расставленных ног, потом посмотрел на Джона Грейди.
Тебе ничего не обломится.
Может, поспорим?
На что?
На сигарету.
Как же ты, интересно, собираешься спорить на сигарету, приятель, когда у тебя ее нет?
Давай поспорим на те сигареты, которые они нам принесут. Если они достанут две сигареты, тогда я возьму и твою. Идет?
А если они ничего не принесут? Что ты мне тогда дашь?
Тогда я дам тебе по шее.
Знаешь, если уж заварилась каша, то лучше не тратить время на дурацкие подначки, а думать, как ее расхлебывать.
Вместе веселились, значит, вместе и ответ держать будем?
А ты, выходит, предлагаешь поднапрячься, вспомнить, кто наломал дров, и со спокойной душой свалить все на дорогого друга?
Ролинс промолчал.
Ладно, кончай дуться как мышь на крупу. Давай разберемся, что к чему.
Давай. Когда тебя брали, ты их о чем-нибудь спросил?
Нет, а что толку?
Понятно. Значит, ты решил, что вопросы – лишняя трата времени?
Ну да. А к чему ты ведешь?
К тому, что ты небось не попросил их разбудить хозяина, так?
Так. А ты?
А я попросил.
И что они?
На это их главный сказал, что хозяин не спит, и добавил, что он давно потерял сон. А остальные захохотали.
Думаешь, это все Роча?
А кто же?
Не знаю. Но если это он, то, наверное, кто-то ему про нас наврал с три короба.
Или, наоборот, рассказал правду.
Джон Грейди уставился на свои руки.
Тебе было бы легче, если бы я повел себя как последний сукин сын и негодяй, наконец спросил он.
Я этого не говорил.
Повисло тяжелое молчание. Джон Грейди поднял глаза на Ролинса.
Нельзя вернуться в прошлое и начать все сначала, но и слезами горю не поможешь. И вообще, если даже я ткну пальцем в кого-то другого, лично мне от этого легче не станет.
Мне тоже. Но я сколько раз пытался вразумить тебя, говорил, что ты не прав. От тебя все отскакивало как от стенки горох. А иногда не мешает послушать голос рассудка.
Наверное. Но есть вещи, где рассудок ни при чем. Короче, я тот самый Джон Грейди, с которым ты тогда переплыл реку. Много чего с тех пор случилось, но я не изменился, имей в виду. И я знаю одно – ты мой друг и я тебя не брошу. Я никогда не обещал тебе за рекой райской жизни. Я вообще не давал гарантий, что ты не помрешь. Но и от тебя я не требовал никаких гарантий. Просто я не из тех, кто держится только до тех пор, пока его все это устраивает. Либо ты идешь до конца, либо ты говоришь «пас». Но я ни за что не бросил бы тебя, чего бы ты там ни натворил. Вот что я хотел тебе сказать, и больше мне прибавить нечего.
Я тебя не бросал, отозвался Ролинс.
Вот и отлично.
Вернулись девочки. Та, что повыше, подняла руку, и они увидели две сигареты.
Джон Грейди посмотрел на конвоиров. Увидев сигареты, те жестами показали девочкам, что можно подойти. Девочки подошли к Джону Грейди и Ролинсу и передали сигареты, а кроме того, несколько деревянных спичек.
Муй амабле. Мучас грасиас,
[74]
сказал Джон Грейди.
Они зажгли обе сигареты с одной спички, а остальные Джон Грейди убрал в карман и посмотрел на девочек. Те застенчиво улыбались.
Сон американос устедес,
[75]
спросила одна из них.
Си.
Сон ладронес?
[76]
Си. Ладронес муй фамосос. Бандолерос.
[77]
Девочки охнули.
Ке пресьосо,
[78]
сказала одна из них, но тут конвоиры велели им убираться, и девочки послушно удалились.
Они сидели, уперев локти в колени, и курили. Потом Джон Грейди посмотрел на ноги Ролинса.
А где же твои новые сапоги, спросил он.
Остались в бараке. На асьенде.
Джон Грейди кивнул. Они сидели и молча курили. Потом появились все остальные полицейские, окликнули двоих охранников, и те знаками велели американцам вставать. Джон Грейди и Ролинс подчинились, кивнули детям и вышли на улицу.
На северной окраине городка они остановились перед зданием из саманного кирпича и с крышей из рифленого железа. Чешуйки старой штукатурки кое-где еще держались на стенах. Все спешились, и Джона Грейди с Ролинсом ввели в помещение, которое явно когда-то было классной комнатой. У ближней стены стояла деревянная перекладина с железной рамой, на которой в свое время, наверное, крепилась школьная доска. Пол был из узких сосновых досок, сильно стершихся – скорее всего, оттого, что по ним постоянно ходили в обуви, к подошвам которой прилипал песок. В окнах по обеим стенам выбитые стекла были заменены кусками жести – явно из одной и той же вывески, что создавало причудливую мозаику.
В углу за серым металлическим столом сидел полный человек в хаки. Шея у него была повязана желтым шелковым платком. Равнодушно оглядев арестантов, он небрежно повел рукой, указывая на противоположный конец комнаты. Один из конвоиров снял со стены кольцо с ключами. Американцев вывели из здания и повели через пыльный, заросший сорняками двор к небольшому каменному строению с массивной деревянной дверью, окованной железом.
В двери на уровне глаз имелось квадратное отверстие, затянутое металлической сеткой. Один из конвоиров отомкнул ключом большой висячий замок, открыл дверь и снял с пояса еще одну связку ключей.
