— Нельзя, — согласился он, — но мой автоответчик не может
распознать, кто именно ему звонит. И автоматически включает запись. Ты ведь все
понимаешь.
Матери было за восемьдесят. И она действительно все
понимала. Более того, она даже научилась принимать и отправлять сообщения по
Интернету уже когда ей исполнилось восемьдесят. Но ей так хотелось немного
поговорить с сыном, немного ему пожаловаться. И услышать его голос.
— Мама, — мягко добавил Дронго, — я помню, что сегодня
должен к вам приехать. И обязательно приеду, можешь не волноваться.
— Надеюсь, что приедешь. Но я звоню тебе не поэтому. Я
хотела тебя предупредить, что к тебе обратится одна молодая девушка. Ее зовут
Сабина. Фамилия Абасова. Она обещала написать тебе на твой электронный адрес.
— Она уже написала, — вспомнил он вчерашнее письмо.
— Очень хорошо. Я хочу, чтобы ты ей помог. Алло, ты меня
слышишь? Считай, что это моя личная просьба.
— Мама, как я могу ей помочь, если я даже ее не видел. И не
знаю, какая у нее проблема. Она только написала, что просит ей помочь.
— Вот ты и помоги. Для начала напиши ей ответное письмо как
интеллигентный человек, а потом помоги. И считай, что это моя большая личная
просьба.
— Обязательно. Но кто она такая? Неизвестная мне дальняя
родственница или опять дочь твоей подруги?
— Тебе не стыдно? Я так часто тебя о чем-то прошу?
— Я буду выполнять все ее просьбы и поручения, — пообещал
он, — только не волнуйся.
— Как это не волнуйся. Я очень волнуюсь. Ты становишься
черствым человеком. Стал меньше звонить. Даже Джил из Италии звонит гораздо
чаще, чем ты…
— Я учту твою критику.
— Это не критика. Мать имеет право быть недовольной своим
сыном. Алло, ты меня слышишь? Что ты делаешь?
— Ищу ручку.
— Зачем?
— Я записываю каждое твое слово.
— И перестань шутить. Это внучка Лейлы Абасовой, моей
подруги по старым временам. Мы с ней работали еще вместе в комсомоле.
— Это когда вы вместе служили в штабе Буденного? — пошутил
сын.
— И не смей намекать на мой возраст. Когда была армия
Буденного, меня не было на свете. Ты прекрасно знаешь, что мне только
восемьдесят пять.
— Прекрасный возраст. Если бы ты еще прекратила работать,
было бы замечательно.
— Ты хочешь усадить меня дома и никуда не выпускать. А моя
работа дает мне чувство ритма жизни.
Она была ректором университета более тридцати лет и в
последние годы продолжала преподавательскую деятельность, даже выйдя на пенсию.
— Поступай как считаешь нужным, — примиряюще сказал Дронго.
— Сначала ты меня послушай. Отправь ей письмо и назначь ей
встречу. Чтобы она могла с тобой встретиться в Москве. У нее трагедия,
арестовали ее дядю. Это тоже сын Лейлы Абасовой, только он младший сын, а отец
Сабины — ее старший сын. Ты меня слышишь?
— Конечно, слышу. Я все понял. Ты не беспокойся. Прямо
сегодня и напишу.
— Сейчас, — потребовала мать, — прямо сейчас. Так будет
правильно.
— Обязательно напишу. Только скажи мне, за что арестовали ее
дядю? Она тебе говорила?
— Мне звонили ее родители. Сын и невестка Лейлы-ханум. Они
просили о помощи. Сказали, что Сабина тебе сама все расскажет. Ее дядя
известный бизнесмен в Москве. И его посадили в тюрьму. Хорошо, что бедная Лейла
не дожила до этого дня. Она бы не вынесла такого позора.
— Тебе сказали, за что именно его посадили?
— Конечно, сказали. Придумали, что он убил своего
сотрудника.
— Бизнесмен, убивший своего сотрудника? — нахмурился Дронго.
— Обычно бывает наоборот.
— Он ни в чем не виноват. Сабина хочет с тобой встретиться и
переговорить. Она тоже юрист, работает в крупной немецкой компании. Ты меня
понимаешь. Ты должен ей написать. Считай, что это моя личная просьба.
— Прямо сейчас и напишу. Потом побреюсь, приму душ и приеду
к вам.
— Я уже не дождусь, когда ты наконец решишь у нас появиться,
— ворчливо заметила мать, — а вообще лучше позвони ей. У меня есть ее
московский телефон. Сейчас я его найду…
Он попытался ее остановить, но было уже поздно. Она отложила
трубку и отправилась на поиски московского телефона внучки своей давней
приятельницы. Он терпеливо ждал у аппарата. Положить трубку в такой момент
значило обидеть ее на всю жизнь. Она искала записанное долго, минуты три или
четыре. Наконец он снова услышал в трубке ее голос.
— Я нашла, — торжествующе сказала мать, — запиши ее телефон.
— Не нужно. Я запомню. Продиктуй мне этот номер.
— Сначала нужно набрать ноль ноль. Потом четыреста девяносто
пять. Это код Москвы…
— Мама. Я все это знаю. Назови номер.
Она назвала семизначный номер. Он сразу его запомнил. Он
вообще никогда не записывал номера, предпочитая оставлять их в своей памяти.
— Ты его запомнил? — спросила она.
— Конечно. Ты ведь знаешь, что я никогда не записываю номера
телефонов.
— Иногда мне кажется, что некоторые номера ты забываешь.
Например, мой.
— Я его никогда не забываю. Но иногда бывает много работы.
— Так много, что ты не можешь даже позвонить своей матери…
— Да, ты права. Это свинство с моей стороны. Больше такого
не будет.
— Знаешь, — неожиданно сказала она, — мне иногда бывает
очень больно. Когда был жив твой отец, ты звонил почти ежедневно. А сейчас…
Он подумал, что она права. При воспоминании об отце у него
заныло сердце. Это был его лучший друг и советчик. Он ушел на девятом десятке
лет, прожив с его матерью больше полувека. Ушел, заснув и не проснувшись.
Улыбаясь чему-то своему, увиденному в последний раз. Говорят, что подобной
смертью Господь одаряет праведников. Но боль все равно остается.
— Извини, — сказал сын, — я обязательно к тебе сегодня
приеду.
Положив трубку, он молчал целую минуту, закрыв глаза. Ему
казалось тогда, что мир стал неполным, если в нем не осталось места для его
отца. Вся прежняя жизнь была опрокинута и казалась теперь одним счастливым
сном. Он прожил вместе с родителями почти сорок девять лет. Другой мог бы
назвать это счастьем. Он подумал, что боль потери бывает одинаковой и в десять,
и в двадцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Или это не совсем так. Боль потери
в десять лет — это жизнь подростка без отца в самые нужные моменты жизни. Боль
потери в двадцать лет — это жизнь молодого человека без отца в период
становления новой жизни. Боль потери в тридцать лет — это жизнь человека без
мудрого осмысления прожитых лет и без должного наставника. В сорок лет с
потерей начинаешь смиряться. В пятьдесят уже сам чувствуешь себя не совсем
молодым человеком. Но боль все равно остается.
