Ни тени улыбки. Похоже, она вообще никогда не улыбалась.
— Не знаю, что сказать. Разве вы не видите, что сложилась нелепая ситуация?
— Что тут нелепого? Разве вас не интересует биография вашего жениха?
— Все, что мне нужно, я уже знаю.
— Что именно?
— То, что он обаятелен, талантлив и много испытал. Теперь, когда он получил возможность спокойно заниматься живописью, он многого добьется. Я хочу помочь ему самоосуществиться в творческом плане.
— Где он учился живописи?
— Я не спрашивала.
— Давно вы знакомы?
— Достаточно.
— А конкретней?
— Недели три-четыре.
— Этого хватило, чтобы принять решение о замужестве?
— Я имею право выйти за того, за кого хочу. Я не ребенок, и Берк тоже.
— Насчет Берка согласен.
— Мне двадцать четыре, — запальчиво возразила она. — А в декабре исполнится двадцать пять.
— И тогда вы получите наследство?
— Отец хорошо вас информировал. Жаль только, кое о чем еще он не удосужился сообщить. Берк равнодушен к деньгам. Он их презирает. Мы поедем в Европу или в Южную Америку и будем жить скромно и просто. Он станет писать картины, а я вести хозяйство. Вот так мы будем жить. — В ее глазах появился блеск далеких звезд. — Если бы деньги помешали мне выйти за любимого человека, я бы сама от них отказалась.
— Одобрил бы вас Берк?
— Он был бы счастлив.
— Вы обсуждали с ним такой вариант?
— Мы обсуждали с ним все! Мы очень откровенны друг с другом.
Снова наступила пауза. Гарриет переминалась у перекладины так, словно я загнал ее в угол. Далекие звезды вдруг угасли. Несмотря на все сказанное, она была чем-то обеспокоена. Она жила в той самой эйфории, которая может оказаться хуже любого наркотика.
— Берк не любит говорить о прошлом. Оно его тяготит.
— Потому что он сирота?
— Отчасти.
— Ему около тридцати. Мужчина перестает быть сиротой в двадцать один год. Что он делал с тех пор?
— Он всегда занимался одним и тем же — живописью.
— И в Мексике?
— И в Мексике.
— Долго он жил в Мексике?
— Не знаю. Наверное, долго.
— Зачем он туда приехал?
— Чтобы заниматься живописью.
Мы двигались по кругу. Описывали круги, внутри которых пустота. Я сказал:
— Мы беседуем уже долго, но вы не сказали пока ничего конкретного о вашем друге.
— Ну и что? Я не сую нос в чужие дела. Я не сыщик.
— Зато я сыщик. Но вы заставляете меня чувствовать себя слюнтяем.
— Наверное, потому, что так оно и есть. Иначе вы плюнули бы на ваше поручение. Возвращайтесь и скажите отцу, что вас постигла неудача.
Ее слова не то чтобы задели за живое, но я счел необходимым ответить:
— Послушайте, мисс Блекуэлл. Я понимаю ваше желание освободиться от семейных оков, начать самостоятельную жизнь. Но стоит ли впадать в крайность, нестись опрометью наугад?
— Вы говорите точь-в-точь как мой отец. Мне надоело, когда меня учат, чего делать, а чего нет. Так ему и передайте.
Она волновалась все сильней. Я чувствовал, что еще немного, и разговор оборвется. Ее внутренняя растерянность словно воплотилась в ее позе: она полусидела на перекладине, нервно покачивая ногой. У нее было красивое сильное тело, не предназначенное для старой девы. Но я не мог избавиться от ощущения, что Гарриет со своим красивым телом и хорошим наследством не была предназначена и для Берка Дэмиса. Та маленькая любовная сцена, свидетелем которой я стал, действительно походила на улицу с односторонним движением. Ее лицо омрачилось. Она отвернулась.
— Почему вы так странно на меня смотрите?
— Пытаюсь понять.
— Зря стараетесь. Все и так ясно. Я очень простой человек.
— Мне тоже так показалось.
— Это оскорбление?
— Боже упаси, хотя ваш друг Берк Дэмис вовсе не прост. Но это тоже не оскорбление.
— А что же?
— Скорее предупреждение. Будь вы моей дочерью — а по возрасту это вполне возможно, — я бы очень огорчился, видя, что вы очертя голову делаете что-то лишь потому, что этого не одобряет отец.
— Не в этом дело. Все гораздо серьезнее.
— Так или иначе, вы можете угодить в омут.
Она взглянула в морские дали, где в пучине водились страшные акулы, и процитировала: «Платье повесь на ореховый куст, но не приближайся к воде». Так, что ли? Я уже это слышала.
— Можете даже не раздеваться...
Она снова окинула меня фирменным мрачным взглядом семейства Блекуэлл.
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?
— Слово не воробей... Простите.
— Вы несносны.
— Раз я несносен, то, может, вы объясните одно несоответствие. На футляре бритвенного прибора я заметил инициалы Б.К. Это не совпадает с именем Берк Дэмис.
— Я не обратила на это внимания.
— Вам не кажется это любопытным?
— Нет. — Она вдруг побледнела. — Наверное, это футляр того, кто гостил здесь раньше. Здесь бывали многие.
— Назовите кого-нибудь с инициалами Б.К.
— Билл Кемпбелл, — сказала она.
— Тогда там скорее было бы У.К. — Уильям Кемпбелл. А кто такой Билл Кемпбелл?
— Приятель отца. Не знаю, бывал он здесь или нет.
— И вообще, существует ли он в природе?
Я переусердствовал — и потерял ее. Она сползла с перекладины, оправила юбку и двинулась назад к дому. Я смотрел ей вслед. Почему-то вспомнилось — простота хуже воровства...
Глава 5
Я подъехал по разбитому асфальту к автомагистрали. Через перекресток, на стене закусочной, большой и полинявший плакат рекламировал «Креветки Джимбо». Я вышел из машины, и в ноздри ударил запах чего-то горелого.
Полная женщина за стойкой держалась так, словно всю жизнь прождала кого-то, только не меня.
Я устроился в будочке у окна, отчасти заслоненного неработавшей неоновой рекламой пива. Женщина положила передо мной нож, вилку, бумажную салфетку и поставила стакан с водой. Других посетителей не было.
— Креветки Джимбо? — осведомилась она.
— Нет, спасибо, я выпью кофе.
— Двадцать центов, если не заказываете еды, — сухо обронила она и забрала нож, вилку и салфетку. Я сидел, неторопливо попивая кофе и поглядывая на дорогу, ведущую от берега.
