Это была гостиная двойного номера, свадебного или губернаторского, если сюда когда-нибудь заезжали молодожены или политиканы. На двух высоких окнах, выходивших на улицу, висели красные бархатные шторы. Они были освещены извне красным неоновым светом, соперничающим с пергаментно-тусклым светом настольной лампы под металлическим абажуром. Высокие резные испанские стулья имели неприступный и неудобный для сидения вид. Единственным следом пребывания Уны в этой комнате было перекинутое через спинку стула леопардовое манто.
– Что с вами? – спросил я.
– Ничего особенного. Все дело в этой дурацкой жаре, в ожидании и в неопределенности.
Она понимала, куда это ее ведет – к прямоте и хныканью маленькой девочки.
– У меня мигрень, будь она неладна. Она регулярно меня мучает.
– Плохо, – заметил я с намеренной бестактностью. – У меня у самого голова болит.
Уна повернулась и посмотрела на меня с жесткой улыбкой, противоречащей ее ипохондрии.
– Но не мигрень, держу пари. Если у вас никогда не было мигрени, то вы не знаете, что это такое. Так и хочется, чтобы отрезали голову, хотя не покажется ли странным разгуливающее без головы тело?
Она сделала усилие замаскировать жалость к себе и превратить все в шутку.
– Мужчинам этого не понять.
Уна снова льстила себе. Даже в откровенной пижаме ее тело было не более привлекательно, чем кирпич. Я устроился на неудобном стуле и сказал:
– Вы слишком восхищаетесь мужчинами.
– Они – восхитительное племя. Итак?
Она смотрела на меня сверху вниз и ее изменившийся тон указывал, что время отведенное на комедию, истекло.
– Я должен отчитаться. Почему бы вам не сесть?
– Если вы настаиваете.
Стул был слишком высок для нее, и ее ноги болтались над полом.
– Давайте.
– Прежде, чем я начну «давать», нужно пролить свет на несколько вопросов. – Что это означает?
Она так подчеркнула каждое слово, что они прозвучали гнусаво.
– Один раз вы мне солгали – насчет кражи драгоценностей.
– Вы считаете меня лгуньей?
– Я вас спрашиваю.
– Вы с ней говорили?
– Не совсем так. А разве при этом могло обнаружиться, что вы лгунья?
– Не пытайтесь поймать меня на слове, мне это не нравится. Я сообщила вам причину, по которой я хочу проследить за Люси.
– Со второго раза.
– Да, со второго.
– Вы немного сказали.
– Ну и что же? Я имею право на некоторую секретность.
– Имели сегодня утром. А сейчас уже не имеете.
– Что же это такое?
В недоумении она вопрошала комнату. Ее руки сошлись и сжались, бриллианты на них встретились в красном свете, пробивавшемся из окна. – Я плачу человеку деньги, чтобы он выполнял свою работу, а ему, видите ли, необходимо знать второе имя моего дедушки. Весьма любопытно, кстати, что его звали Марией.
– Вы очень откровенны во всем, что не имеет никакого значения. Но собственного имени вы мне так и не назвали. Я даже не знаю, где вы живете. – Если бы это было нужно, я бы вам сказала. Что вы, собственно, о себе думаете? Кто вы такой?
– Главным образом, экс-фараон, старающийся заработать на жизнь. Продаю свои услуги на свободном рынке. Это не значит, что я продаю их любому.
– Это разговор для бравады. Я могу купить и продать вас двадцать раз...
– Меня – нет. Последуйте моему совету и займитесь классификацией.
Есть мразь, которую вы сможете нанять за пятнадцать долларов в день для любой работы, кроме убийства. Убийство ценится дороже.
– При чем тут убийство? Кто говорил об убийстве?
Ее голос вдруг упал до бесплотного шепота, который жужжал и дрожал, как летящий москит.
– Я говорю. Я сказал, что оно ценится дороже.
– Но к чему сейчас говорить об этом? Какой в этом смысл. Вы разговаривали с одним из тех, о которых сейчас упомянули?
Ясно, она думала о Максфилде Хэйсе. Я сказал ей, что нет. – А с Люси?
– Тоже нет.
– Но вы же остановились рядом с ней? – Так близко, как только можно.
– Где она? Куда она поехала?
– Я не знаю, куда ее увезли.
– Вы не знаете? Я хорошо вам плачу за то, чтобы вы за ней следили.
Для этого я вас и наняла.
Она соскользнула со стула и встала передо мной со сжатыми кулаками. Я готов был схватить ее, если она бросится на меня. Вместо этого она обратила свои кулаки против себя и начала ритмично колотить ими по своим бедрам.
– Тут что, кто-то свихнулся?! – закричала она в потолок.
– Сядьте. Судя по вашему поведению, это вы свихнулись. Не говоря уже о мании убийства...
– Мания убийства!
Ее голос возвысился до предела и снова упал.
– При чем тут мания убийства? Вы говорили с Люси?
– Нет. Но я слышал, как сегодня днем вы с ней говорили, и мне не понравился ваш разговор. Моя профессия связана с жестокостью, но я не люблю хладнокровную жестокость или людей, которые угрожают другим людям.
– Ах, вот что! – с удовлетворенным видом сказала Уна. – Я хлопнула ее по лицу, но не сильно. Она сама напросилась.
– Расскажите мне больше.
– Убирайтесь в ад.
– Возможно, позже. Но прежде чем я вас поцелую на прощание, мне нужно получить кое-какую информацию. Кто вы, откуда приехали и почему охотились за Люси? А также, чем вы занимались в пять часов вечера? С этого мы и начнем. – В пять часов? Я была здесь, в этой комнате. А это важно?
Вопрос был риторическим, а не вызывающим, подобно большинству ее вопросов. Она знала или подозревала о происшедшем.
– Вы можете это доказать?
– Могу, если потребуется. Около пяти я звонила по телефону.
Она потирала руки, пытаясь согреть их в холодном огне бриллиантов. – Но, если не нужно, я не стану заниматься этим. Вы даже не сказали мне, для чего нужно алиби.
– Кому вы звонили.
– Это не ваше дело. Я же сказала, что могу доказать, если потребуется.
Она снова устроилась на краешке сиденья.
– Я интересуюсь всем, что касается вас, Уна. Совсем недавно я давал показания в полиции и мне пришлось упомянуть о вас.
– Вы были у фараонов?
В ее голосе звучало такое недоверие, словно я говорил о своей связи с дьявольскими силами.
