– Ничего, абсолютно ничего. Только короткий хлопок выстрела около одиннадцати. Мимо проехало несколько машин, но на шоссе движение всегда позднее.
Уилдинг подошел к большому окну, расположенному симметрично с дверью в передней стене домика. Он встал на цыпочки и заглянул в глубину комнаты сквозь просветы в коричневых монашеских шторах. Я заглянул через его плечо и увидел квадратную светлую комнату, обставленную с примитивным комфортом вещами из полированного дерева и меди и изделиями ручной вязки. Казалось, все было в порядке, все на своих местах. Над камином с медной дверцей, напротив окна, красивый молодой человек, написанный маслом, смотрел из побеленной деревянной рамы поверх наших голов вдаль, на залитый солнечным светом каньон.
– Это Чарльз, – сказал Уилдинг шепотом, будто юноша на картине мог его услышать. – Я сам написал его и подарил ему. Он был вылитый юный Шелли, когда ему было двадцать лет. Теперь этого уже нет. Чарльз потерял свою воздушность во время войны, когда началась история с этой женщиной. А может быть, причиной была и сама война. У меня, полагаю, врожденная предубежденность против женщин. Я убежденный холостяк.
– Это та самая блондинка, о которой вы упомянули?
– Разве я упомянул? Я не собирался этого делать.
Он повернулся и положил коричневую руку мне на плечо.
– Послушайте, старина, вы один из сыщиков старой леди? Если так, то я не хочу больше говорить. Я, естественно рассказал обо всем шерифу.
– Все, что вы мне скажете, останется между нами.
Его яркие черные глаза исследовали мое лицо, двигаясь по нему медленно, как жуки.
– Почему же вы интересуетесь Чарли, раз уж вы заговорили об этом?
– Меня наняла компаньонка миссис Синглентон.
– Сильвия Трин? Она прелестное дитя, очень любит Чарльза, как мне кажется. Но я не понимаю...
– Она знает о блондинке?
– Да, я ей сказал. Я решил, что так будет лучше для него. Ни при каких обстоятельствах Чарльз не женился бы на Сильвии. Он не из породы мужей. Но я не сказал Сильвии, как долго тянулась эта история.
– Она говорила, что это произошло в последнее лето.
– Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле эта история длится уже лет семь-восемь. Чарльз представил ее мне в тот год, когда стал служить в воздушном флоте. Ее звали Бесс, фамилии я не знаю. Она была очень юная и совершенно восхитительная. Удивительные краски. Превосходна во всех отношениях, пока не открывала рот... Но я что-то разболтался. Однако он продолжал:
– У Чарльза всегда были пролетарские наклонности. То ли из-за этого, то ли вопреки этому, но любовь их была неподдельной. Дети были без ума друг от друга. Хотя мне не следовало бы говорить «дети». Она была не ребенок. Насколько я понимаю, она была уже замужем, и это устраивало Чарльза вдвойне.
Он задумчиво добавил:
– Возможно, ему следовало бы на ней жениться.
– Думаете, она его застрелила?
– У меня нет причин для такого предположения. Конечно, это возможно.
Семь лет – достаточный срок для молодой дамы, которая ждет, пока парень решится.
– Она была здесь в ночь исчезновения?
– Этого я не знаю. Свет в домике я видел, а ее не видел уже несколько недель. У меня создалось впечатление, что летом они приезжали сюда очень часто, почти каждый субботний вечер.
– А раньше?
Он прислонился к опечатанной двери и некоторое время размышлял, скрестив руки на груди.
– Их наезды сюда были не регулярными. Это я знаю. Впервые Бесс появилась летом 1943 года, именно тогда я с ней и познакомился. Мне захотелось ее написать. Чарльз оказался чрезмерным собственником, и больше не приглашал меня, когда она приезжала. После того лета я не видел ее до 1945 года, когда Чарльз демобилизовался. В последующие два-три года я довольно часто видел ее на расстоянии. Потом Чарльз вернулся в Гарвард осенью сорок восьмого, чтобы изучать юриспруденцию, и я не видел его вплоть до этой весны. Вполне возможно, что она уезжала туда вместе с ним. Я никогда не спрашивал его о ней.
– Почему?
– Он ревнив, как я уже сказал, и очень скрытен в отношении своих личных дел. Частично в этом виновата его мать. Миссис Синглентон относится к людям сурово, если не сказать больше.
– Так вы не знаете, откуда приехала эта женщина, куда поехала, что делала в Эройо-Бич и за кем замужем?
– Нет, не знаю.
– Вы можете ее описать?
– Если сумею подобрать слова. Она была юной Афродитой, Венерой Веласкеса с нордической головой.
– Попробуйте еще раз, мистер Уилдинг, только более простым языком.
– Нордическая Афродита, вышедшая из пены Балтийского моря.
На лице его сверкнула улыбка.
– Она была превосходна до тех пор, пока не открывала рта. Тогда, к прискорбию, становилось ясно, что училась она английскому в весьма варварской среде. Если только можно было назвать его английским.
– Значит, я так понял: она голубоглазая блондинка и не леди.
– С балтийскими голубыми глазами, – настаивал художник. – А волосы – светлая шелковистая пшеница. Пожалуй чересчур мелодраматично для серьезной картины, но я был бы счастлив писать ее обнаженной.
Глаза его загорелись.
– Но Чарльз не хотел об этом и слышать.
– Вы могли бы нарисовать ее по памяти? – спросил я.
– При желании смог бы.
Он подкинул комок земли, как мальчик-озорник.
– В общем-то, я уже годы не работал над человеческим материалом. Мое увлечение – чистое пространство, освещенное лучами разума природы, если только вы меня понимаете.
– Не понимаю.
– Во всяком случае, я никогда не эксплуатирую свое искусство и не позволю его эксплуатировать.
– Так, так. Очень возможно. Вы отстранились от времени. Возможно, что ваш друг сделал это еще более категорично. Но большая часть людей сошла бы со своих белых коней и помогла бы по мере сил.
Он подарил мне горький, утонувший в морщинах взгляд. Казалось, он собирался заплакать, но вместо этого он опять рассмеялся странно высоким смехом, непохожим на человеческий, на который каньон отозвался эхом, напоминающим крик чайки.
– Думаю, что вы правы, мистер Сагитариус. Поедемте ко мне, и я попытаюсь это сделать.
Через полчаса он вышел из своего дома, помахивая листком бумаги.
– Вот, пожалуйста, так достоверно, как только я смог. Это пастель, спрыснутая фиксатором, смотрите, не складывайте ее.
Я взял у него рисунок. Это был цветной эскиз лица молодой женщины. Ее светлые волосы были уложены короной вокруг головы. Глаза были яркие и непрозрачные, как эмаль. Уилдингу удалось передать ее красоту, но сейчас она была старше, чем на портрете.
