Часть I
Оаху
Глава 1
В феврале 1945-го Гонолулу был похож на дешевый, с резковатым привкусом, коктейль из Лос-Анджелеса и довоенного Шанхая, который кто-то случайно расплескал у самого моря. Мужчины в военной форме — белой, коричневой, цвета хаки, зеленой и серой — слонялись по улицам, тщетно надеясь найти здесь хоть что-то, напоминавшее дом.
Въехав в город на Эриковом джипе со стороны Перл-Харбор, мы проделали много миль, минуя сувенирные и антикварные лавки, бары и закусочные, турецкие бани, фотостудии и варьете со стриптизом. «Фото с гавайской танцовщицей», «Алкогольные напитки. Продажа из автоматов», «Американские сосиски высшего сорта», «Танец Семи Вуалей. Пять центов»…
Все это было мне знакомо, город не изменился, просто после года, что я провел на передовой, показался более манящим и не таким провинциальным. И все же он не мог заменить мне Детройт.
— Где обещанная выпивка? — спросил я у Эрика. Впереди нас образовалась пробка, движение застопорилось из-за битком набитого военными моряками портового автобуса.
Эрик напрягся за рулем. В свои тридцать лет он сохранил не только стройность и живость двадцатилетнего юноши, но и почти не поредевшую светлую шевелюру. С тех пор как мы виделись в последний раз, на воротничке у него появились лейтенантские двойные серебряные планки. Встретив его в тот день в здании администрации и взглянув ему в глаза, я подумал, что он пока еще не успел превратиться в закоренелого циника.
Автобус наконец-то тронулся, точно самое крупное бревно в заторе, и наш джип потихоньку пополз за ним в потоке машин.
— Так как насчет того, чтобы выпить?
— Терпение, — посоветовал Эрик. — Ты, случайно, не алкоголик?
— Я и глотка не сделал после того, как мы ушли из Гуама. А до этого вообще не брал в рот целых три месяца. По-твоему, я алкоголик?
— Все бывает. Ты не волнуйся. Тебе хватит.
— Но разве бар в Гонолулу-Хаусе не закрывается в шесть?
— Теоретически да. Но бутылку там можно купить в любое время. Если не пить после шести, какой смысл устраивать корабельные вечеринки?
Гонолулу-Хаус, ветхое сооружение, с довольно большим собственным участком, находился на восточной окраине города. Богатый плантатор, возводивший в конце девятнадцатого столетия этот дом между морем и горами, не сомневался, что он станет пристанищем для многих последующих поколений. После смерти отца сыновья и дочери перебрались на материк, а дом постепенно превратился в увеселительное заведение с сомнительной репутацией.
Трехэтажное строение окружала с четырех сторон широкая веранда. Подъехав, мы ощутили запах садовых цветов, особенно удушливый в ранних сумерках. Оставив джип за домом, мы спустились в нижний бар. Там было светло, шумно и были женщины. Два прямоугольных стола, занимавших почти половину узкого помещения с кирпичными стенами, были уставлены бутылками виски. Мы отыскали два свободных стула, я сел, а Эрик отправился к стойке за льдом.
По дороге он задержался возле компании, столпившейся недалеко от двери. Я сумел разглядеть миниатюрную девушку со смуглым лицом и с темными вьющимися волосами, морского офицера с черными усами и бородкой клинышком посветлее на два оттенка, высокого плотного мужчину со значком военного корреспондента и рослую блондинку, которая стояла ко мне в профиль. Едва я ее заметил, и пространство, сосредоточившись в ней, завертелось сверкающим колесом. Эрик наклонился к смуглой девушке и не спешил уходить. Я встал, подошел к ним, и Эрик меня представил. Бородатый назвался доктором Сэйво, он был хирургом на эсминце у Эрика. Брюнетку с тонким свежим лицом звали Сью Шолто. Военного корреспондента — Джин Халфорд. Его толстые щеки и лысина вполголовы темнели загаром, какого не увидишь нигде, кроме тропиков.
— Ты наверняка слышал о мистере Халфорде, — сказал Эрик. — Он пишет для двух журналов и девяноста семи газет, верно, Джин?
Я не слышал, но из вежливости сказал, что слышал.
— Сэм тоже был газетчиком в Детройте.
— Неужели? — удивился Халфорд.
Мне не понравился его снисходительный тон и то, как его левое плечо загораживает правое плечо блондинки, будто табличка с надписью «зарезервировано». Блондинку звали Мери Томпсон. Их плечи разъединились, когда она протянула мне руку. Мери улыбнулась, и ее глаза стали не просто голубыми, а аквамариновыми.
— Приятно с вами познакомиться, мистер Дрейк.
Блондинка была выше среднего роста, но не пышная, а стройная, с хорошими пропорциями, и до того ладно скроена, что вовсе не казалась крупной. Лицо ее привлекло меня своей открытостью, хотя какая-то загадка в нем все же присутствовала. Я не знал, что тут можно предпринять. Халфорд, чье имя повторяли миллионы читателей, был более завидным ухажером, несмотря на свои сорок и лысину. Джин Халфорд посматривал на Мери так, словно ему это известно. Пока я обдумывал гамбит, он завершил игру.
— Пошли купим гирлянду, — предложил он ей. — Там на углу торгует старуха.
Они направились к выходу, Мери Томпсон улыбнулась и окинула меня взглядом, который вполне мог означать, что мы с ней еще увидимся. Взяв в баре льда, я вернулся к столу с бутылками и устроил себе небольшую холостяцкую пирушку. Смешав двойное виски с содовой, я сосредоточился на приятном, тонком и чистом вкусе спиртного, ощущении льда на зубах и холоде влажного, стиснутого пальцами стекла. И тогда жар, сперва опаливший желудок, растекся по всему телу, как краска по мензурке с водой, а затем проник в мозг и оживил восприятие, расцветив все вокруг.
Начальная стадия опьянения зыбка, обманчива и бескорыстна, как зарождение первого чувства. Мне все больше нравилось это светлое шумное помещение, беззаботный пьяный хохот, славное позвякиванье льда в стаканах, деловые разговоры вперемешку с женской болтовней, войной и любовью. Но еще приятнее было ощущать, что эта комната не ходит туда-сюда и не валится с боку на бок. Бог знает, как долго я не находился в столь восхитительно устойчивой комнате!
— Ну как ты тут, Сэм? — спросил Эрик, подсаживаясь ко мне и наполняя свой стакан.
— Я сейчас думал про то, как мне нравится эта комната и все, кто в ней. Даже капитан-лейтенанты. А где твоя подружка?
— Поднялась наверх в дамскую комнату причесаться. Только она не моя подружка.
— Я же не собираюсь ничего рассказывать Элен. Но девушке ты определенно нравишься.
— Знаю, — ответил он. По его лицу было заметно, что он одновременно горд и смущен. Горд — потому, что в него влюблена симпатичная девушка. Смущен — потому, что в Мичигане у него жена, о чем не следовало забывать. — Если ты проболтаешься Элен, дело плохо.
— Зачем это мне?
— А в общем-то рассказывать не о чем. — Он неопределенно пожал плечами, и сквозь его светлую тонкую кожу проступила краска. — Странно, что ты через неделю-другую увидишь Элен. Я не виделся с ней два года.
