Самое удивительное в его, Канариса, положении — что у англичан тоже нет повода сожалеть о его гибели. Кто в Великобритании решится признать его своим? Кто станет апеллировать к его мужеству? Рок, проклятый рок!
А все началось с того, что некий священник из ордена иезуитов, доктор Лейбер, умудрился выйти на него с устным посланием папы римского… Случилось это в 1939 году, когда в Европе уже ощущалась гарь мировой войны. Именно предчувствуя ее, помазанник Божий призвал патриотов Германии объединить усилия, чтобы без особого кровопролития отстранить Гитлера от власти и создать демократическое или, по крайней мере, непрофашистское правительство.
Канарису трудно было судить, какие из тех слов, которыми осыпал его доктор от иезуитства, исходили от самого папы, а какие — от хорошо оплачиваемого англичанами агента Лейбера. Но очень скоро сумел убедиться, что посланник Великобритании при Святом престоле сэр Осборн активно поддерживает подобный план «общеевропейского примирения». Осборн заверил папу римского, что его величество король Великобритании готов удовлетвориться таким ходом событий, при которых новое правительство рейха могло бы отказаться от военных действий на Западе, распоряжаясь при этом своими войсками на Востоке по собственному усмотрению.
Первым единомышленником Канариса, которым адмирал очень дорожил, оказался начальник штаба военной разведки абвера генерал-майор Ханс Остер. Затем раскрылся мюнхенский сотрудник абвера Йозеф Мюллер, который, как оказалось, не только установил контакт с Лейбером, но и сумел наладить связь с довольно высокими ватиканскими сановниками. Так и создавалась антигитлеровская группа, получившая с легкой руки Гейдриха название «Черная капелла».
Будь Гейдрих понастойчивее, он мог разгромить ее еще в начале 1940 года. Однако он этого не сделал, позволив группе еще довольно долго «действовать во имя поражения Германии, ради ее спасения».
А ведь какое-то время адмиралу действительно казалось, что, выдавая военные секреты Гитлера, можно, пусть даже путем ощутимых потерь, заставить его пойти на мир с западными странами, заполучив некоторых из них в качестве союзников в войне против коммунистов. Однако этого оказалось недостаточно. Утешением могло служить только то, что его личная трагедия уже ничто в сравнении со вселенской трагедией Третьего рейха, трагедией Европы.
…Прямо на школу неслось звено ночных бомбардировщиков. Мощный гул их моторов заставлял землю содрогаться так, словно в глубине ее кто-то вращал огромный бур, вызывающий губительное землетрясение. Чтобы успокоить свои нервы, адмирал поднялся с койки, подобрал с пола «Военное искусство древних римлян» и принялся читать с первой открывшейся ему странички.
Ни одна бомба вблизи казарм школы не упала — очевидно, объект казался англо-американцам слишком незначительным. Однако само появление вражеских бомбардировщиков в глубине германской территории вызывало в адмирале мрачный оптимизм висельника: уже ощущая на своей шее петлю, он тешил себя мыслью о том, что, в общем-то, труды его, как и страхи, не были напрасными. И не его вина, что теперь рейх гибнет под штыками евроазиатов, а он, адмирал Канарис, уже ничем не может помочь ни ему, ни его западным врагам.
Да, теперь уже никому и ничем он, некогда всесильный шеф абвера, помочь не сможет. Но, по крайней мере, он пытался сделать это. Жертвуя собой, пытался. А что сделали для спасения Германии многие другие, погубившие и армию рейха, и сам рейх?
13
Шелленбергу стоило немалого мужества решиться на этот звонок рейхсфюреру. И если он все же решился, то не потому, что дал клятвенное слово адмиралу Канарису. Судьба бывшего шефа абвера интересовала его сейчас менее всего. Мало того, бригадефюрер не сомневался, что судьба адмирала давным-давно решена, и казнь его — всего лишь вопрос времени.
Просто наутро после ареста он проснулся с ясным предчувствием того, что следующим, кого увезут в казармы Школы пограничной охраны, будет он. Вот только в отличие от Канариса ему уже некого будет просить, чтобы за него замолвили словечко перед рейхсфюрером или самим Гитлером. Некого — вот в чем дело!
Поднимая трубку прямой связи, начальник службы зарубежной разведки РСХА был уверен, что Гиммлер выслушает лишь начало его устного обращения, а затем пригласит для личной встречи — слишком уж нетелефонным представлялся этот разговор. Но, к его удивлению, приглашения не последовало. Благо еще, что сам разговор рейхсфюрер СС предельно долго не прерывал.
[50]
— Господин рейхсфюрер, надеюсь, вам уже известно, что по приказу, отданному Мюллером, мне пришлось арестовать бывшего…
— Известно, — прервал его Гиммлер. — Как он вел себя: угрожал, возмущался, апеллировал к фюреру?
— Психологически он уже был готов к аресту Не ожидал, что это произойдет именно тот день, но в принципе уже был готов.
— Важно, что вы заметили это, Шелленберг. И что, никакой попытки избежать ареста Канарисом предпринято не было?
— Если вы имеете в виду побег, — вспомнились бригадефюреру пространные рассуждения на этот счет гауптштурмфюрера Фёлькерсама, — то никакого интереса к подобному виду спасения он не проявил.
— А что, ему предоставлялась такая возможность? — лукаво поинтересовался рейхсфюрер, причем сделал это безо всякой настороженности, казалось бы — из чистого любопытства.
— Во всяком случае, дом оцеплен не был. Понятно, что, пока Канарис переодевался в своей спальне, мы с гауптштурмфюрером Фёлькерсамом были начеку, однако возможность побега существовала. По крайней мере, он мог бы попытаться.
— Не заставляйте меня думать, Вальтер, что вы разочарованы его покорностью и пассивностью.
— Лишь в той степени, в какой разочаровываешься проявлением человеческой слабости.
— Личное оружие тоже до поры до времени оставалось в его распоряжении… — не спросил, а как бы вслух поразмышлял главнокомандующий СС и начальник государственной полиции рейха.
— Естественно.
— Следовательно, вы допускали и возможность того, что адмирал решится свести счеты с жизнью?
— Я бы выразился деликатнее: у меня возникала возможность не воспрепятствовать его самоубийству, которое многих в этой стране избавило бы от чувства неловкости, — подстраховывался Шелленберг на тот случай, если бы барон Фёлькерсам решил поделиться с кем-либо своими впечатлениями от процедуры ареста Канариса.
— Вы имеете в виду нежелание Канариса последовать примеру генерала Штюльпнагеля, который благородно предпочел аресту и виселице «выстрел чести»?
— Причем упорное нежелание. Да и вообще, в принципе, все его поведение показалось нам с гауптштурмфюрером Фёлькерсамом совершенно недостойным, — молвил Шелленберг, плохо представляя себе, чего, собственно, добивается от него Гиммлер: то ли того, чтобы он признался в потворстве адмиралу, то ли извинения за то, что умудрился довезти адмирала до здания Школы пограничной охраны. Поскольку благоразумнее было бы все же не довозить его.
