— Это уж как водится, — мрачновато согласился фон Келлер.
— Однако британцы в самом деле ждут от нас только одного — капитуляции. Причем, как они считают, задача их будет усложнена прежде всего проблемой размещения пленных германских моряков, их содержания. Крейсер «Глазго» — не то судно, которое способно приютить такую массу пленных и доставить их хотя бы к берегам одной из английских колоний. И потом… — Эту фразу Канарис не завершил. И не потому, что фрегаттен-капитан удивленно уставился на него. Просто он вдруг понял, что увлекся общими рассуждениями.
— Мне нравится ваша рассудительность, Канарис, — проговорил фон Келлер, попыхивая сигарой. — Ваше умение предвидеть развитие ситуации. Но вы забываете, что «Дрезден» все еще на плаву и неплохо вооружен.
Канарис нервно поиграл-подергал правой щекой, как делал это всякий раз, когда предавался раздражению.
«Если ты как командир судна не намерен сдавать его, то какого дьявола готовишь меня к переговорам с командиром англичанина?! — мысленно возмутился он. — Какие такие условия я могу выдвинуть командиру «Глазго»?! Разве что попытаться уговорить его убраться со своим крейсером восвояси, последовав примеру капитана чилийского сторожевого «рыбака»? Или, может, прикажешь стать перед британцем на колени, чтобы ублажить его молитвами?!» Однако, не желая обижать командира крейсера, вслух произнес:
— Именно к этому я и веду, господин фрегаттен-капитан. Начинать следует с рыцарской «дипломатии корабельных орудий», а уж затем, если «стальные доводы» наших бомбардиров окажутся недостаточно убедительными, попытаемся поговорить с англичанами о чем-нибудь таком — ну, скажем, о канонах международного морского права, чилийских территориальных водах и обо всем прочем.
— Вот именно, — ухватился за эту идею фон Келлер, — о чилийских территориальных водах. Мы будем находиться в них, и англичане вряд ли рискнут нарушить один из нерушимых канонов морского права.
Канарис чуть было не воскликнул: «Можете не сомневаться: нарушат! Теперь они готовы нарушить все законы, земные и небесные», — поскольку понимал, что команда «Глазго» жаждет во что бы то ни стало отомстить германцам за жесточайшее поражение своей эскадры в битве при Коронеле. Однако из деликатности огорчить командира не решился, поэтому сказал:
— Мы демонстративно должны держаться поближе к чилийским берегам, заставляя англичан предельно рисковать. Это должно стать нашей тактикой.
— И что она даст нам, эта прибрежная тактика?
— Пусть в погоне за германским трофеем англичане пренебрегают и международным морским правом, и опасностью того, что случайный снаряд может залететь на берег нейтральной страны. В конечном итоге это заставит капитана Бредгоуна хорошенько понервничать по поводу того, как в Лондоне отреагируют на учиненный им политический скандал.
19
Появившись в своем служебном кабинете к семи утра, Мюллер тотчас же принялся за изучение дела адмирала Канариса. Какое-то время он год за годом, документ за документом отслеживал страницы бурной биографии адмирала, с которой, по количеству должностных перемещений ее носителя, ни один высокопоставленный чиновник рейха сравниться не смог бы.
И что любопытно, удивлялся Мюллер, в любой должности, в любой сфере деятельности Маленький Грек преуспевал! Он был помощником военного атташе в Испании и резидентом разведки в этой же стране. Когда ему поручили командование субмариной U-34, это судно в течение полутора лет наводило ужас на команды английских и французских судов, плававших в Средиземном море. Несмотря на жесточайшее поражение Германии в Первой мировой войне, Канарис возвратился со своей непобедимой субмариной в Киль — последнюю подвластную германцам военно-морскую базу — и наладил там связь с местными отрядами самообороны, нередко вступая от их имени в переговоры с частями кайзеровской армии. Не исключено, что в те времена Вильгельм мнил себя Наполеоном и был готов встать во главе возрождающейся германской армии. Но не случилось.
Затем были: штаб министерства обороны, база в Свинемюнде, крейсеры «Берлин» и «Силезия», штаб эскадры в Вильгельмсгафене и, наконец, участие в Капповском путче…
Однако наиболее пристальное внимание Мюллера все же привлекла история, связанная с организацией убийства германских коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Поначалу Мюллер не придал этому эпизоду из дела никакого значения, но потом вдруг интуитивно почувствовал: за ним скрывается кое-что интересное.
Полистав все имеющиеся по этому событию документы и свидетельские показания, группенфюрер вдруг открыл для себя любопытный факт, который даже его, шефа гестапо, удивил своим цинизмом. Канарис был одним из организаторов убийства коммунистов, и он же был включен в группу, занимавшуюся расследованием этого громкого политического преступления; затем Маленький Грек добился того, что стал членом суда, рассматривавшего дела убийц, и в конечном итоге организовал побег из тюрьмы одного из осужденных.
Ничего не скажешь, лихо закручено, лихо! Да он просто-таки мастер по организации побегов, сказал себе Мюллер. Побег из лагеря интернированных германских моряков, располагавшемся на каком-то тихоокеанском чилийском островке; более тысячи километров «бега» по территориям Чили и Аргентины; побег из камеры смертников римской тюрьмы, организация побега убийцы коммунистов… Интересно, какой сценарий «операции «Побег»» разрабатывает он на сей раз? И знает ли следователь по его делу, оберштурмбаннфюрер Кренц, о таланте Канариса как «бегуна»?
Мюллеру вдруг вспомнился один диверсант по кличке Коршун, которого русская разведка специально готовила для того, чтобы, проникая с разными документами и легендами в лагеря советских военнопленных, он мог выявлять и обезвреживать там предателей, а главное, организовывать побеги тех людей, которых разведка или Смерш хотели вытащить из плена. То ли для того, чтобы действительно спасти, то ли для того, чтобы основательно «выпотрошить» и затем судить. Оказалось, что, прежде чем Коршун попал в поле зрения абвера и гестапо, он успел шесть раз сдаться в плен, организовать шесть групповых побегов из различных лагерей и «нейтрализовать» добрых два десятка завербованных абвером или просто спасающих свою шкуру и выслуживающихся перед лагерной администрацией красноармейцев.
Когда группенфюреру сообщили об этом диверсанте-уникуме, он поначалу усомнился: неужели русские научились готовить даже таких специалистов?! Буквально в последние минуты он вырвал Коршуна из рук карательной команды, которая должна была повесить его посреди лагерной площади, и долго беседовал с ним. Это был худощавый жилистый крестьянин тридцати двух лет, с волевым, непроницаемым лицом американского индейца, сумевший осуществить свой первый, но по замыслу весьма хитроумный побег еще в детстве, из детдома женского лагеря, в котором сидела его мать. Затем были два дерзких побега из колонии несовершеннолетних и из здания милиции; были скитания по Поволжью и жесточайшая проверка на выживание во время массового голода в Украине. Кстати, в поле зрения русской разведки он попал уже после того, как бежал сначала из сибирской ссылки, затем из штрафного батальона; а еще — из германского лагеря военнопленных, куда попал в июле сорок первого, и из русского фильтрационного лагеря, где его воспринимали как германского агента.
