— Нам запрещено вступать в перестрелки с англичанами, чтобы не провоцировать их.
— Вот и фрегаттен-капитан фон Келлер того же мнения: против англичан вы бессильны. И выступить в роли наших союзников тоже не решитесь.
— Не решимся, — признал чилиец после некоторой заминки. Он словно бы взвешивал: воздержаться от конфликта с британцами или же ударить по ним всей мощью своих катеров.
— А жаль, при виде вашего пулемета британские канониры пришли бы в ужас.
— Но такой прекрасный корабль! — азартно пощелкал чилиец пальцами обеих рук. — Нет, кабальеро, такой корабль я бы врагу не сдал. Посмотрите, на нем еще столько орудий! Мы, чилийцы, издавна недолюбливаем англичан.
— Понимаю: со времен латиноамериканских колониальных войн. Но командир крейсера уже принял решение: «В бой не вступать!»
— Так сместите этого труса! — неожиданно вошел в азарт чилиец. — Примите командование на себя, откройте огонь и пойдите на прорыв.
Поблагодарив Господа за то, что фон Келлер ни слова не понимает по-испански, Канарис мельком взглянул на него. К счастью, командир крейсера никак не реагировал на словесные излияния чилийца. Он уже вновь поднес к глазам бинокль и предался созерцанию вражеского судна и окрестных пейзажей.
— Даже если бы во время этого прорыва нашему крейсеру удалось удержаться на плаву, все равно далеко уйти он не смог бы, слишком уж уступает англичанину в скорости, — проговорил Канарис, понимая, что слова эти предназначены не для офицера чилийской береговой охраны, просто он пытается каким-то образом оправдать решение фрегаттен-капитана. Не для чилийца оправдать, а для самого себя.
— Но ведь, уходя в океан, англичанина можно истерзать так, что ему уже будет не до преследования. В любом случае это лучше, чем просто насаживать свой мощный боевой корабль на подводные камни.
— Гениальный у вас план, Нельсон вы наш, — съязвил Канарис, однако в душе признал, что в общем-то чилиец прав. Чтобы посадить крейсер на камни, много мужества и военного умения не требуется.
— Так какое решение вы принимаете, кабальеро? — поинтересовался чилиец, когда из-за ближайшего островка показались еще два сторожевых катера, составлявших в здешних водах, вместе с катером Монтерроса и «рыбаком», всю мощь чилийского флота.
— Подчиниться приказу командира крейсера, естественно.
— Даже если он и в самом деле прикажет без боя посадить крейсер на камни?
— Отчаянный вы человек, лейтенант Монтеррос. Предполагаю, что чилийское командование вас явно недооценивает. Непростительно недооценивает.
* * *
Как только катера подошли к борту крейсера и их командиры выслушали объяснения Монтерроса, фон Келлер приказал одной части команды перебраться к ним, а другой сесть на шлюпки и спасательные плоты и самостоятельно добираться до ближайшего острова, прибрежные скалы которого серели в миле от крейсера. И возглавить этот отряд, в который не вошло ни одного артиллериста, должен был сам Канарис.
Прежде чем сесть в шлюпку, обер-лейтенант взглянул на часы: до окончания перемирия оставалось пятнадцать минут. Он предупредил фрегаттен-капитана, что время на исходе, но тот резко обронил:
— Вы получили задание, обер-лейтенант, у вас теперь свой отряд. Позаботьтесь о нем.
— Есть позаботиться! Кстати, англичанин уже занервничал. Смотрите, он медленно приближается к нам!
— Понял, что мы решили потопить корабль, чтобы не достался ему, а людей высаживаем на берег.
— Старому пропойце Бредгоуну такой поворот событий явно не по душе.
— Постарайтесь договориться с чилийцами, чтобы они не обижали наших моряков, а со временем позволили всем нам объединиться в одном лагере.
— Будет выполнено, господин фрегаттен-капитан, — козырнул Канарис, но, подумав, что командир может решиться на самоубийство, сказал: — Только помните, что германскому флоту мы еще понадобимся. Опытные моряки всегда оставались в цене.
— Я не из тех, кто в подобных ситуациях спешит воспользоваться личным оружием, — отлично понял причину его обеспокоенности фон Келлер. — Там, на отмели, мы какое-то время будем скрыты от глаз британских бомбардиров, поэтому поторопите чилийцев, чтобы они еще раз подошли со своими катерами к крейсеру Впрочем, я постараюсь выбросить его так, чтобы команда могла спасаться самостоятельно, почти вброд.
А едва эта до предела перегруженная спасательная флотилия направилась к острову, он приказал открыть огонь из всех орудий и медленно двигаться в сторону прибрежных скал.
Уже стоя на высоком островном плато, Канарис видел, как артиллеристы «Дрездена» тучно накрыли снарядами слишком приблизившегося к ним англичанина. Бредгоун, конечно же, ответил залпом своих орудий, однако чувствовалось, что его бомбардиры к подобному повороту сценария дуэли готовы не были. Лишь после третьего залпа один снаряд все же угодил в «германца». Но к тому времени «Глазго» успел получить серьезные повреждения и начал основательно дымить.
Поняв, что дальнейшее преследование бессмысленно и крайне опасно, «старый пропойца» постарался как можно скорее увести свой корабль из зоны видимости вражеских бомбардиров. Наверное, германские артиллеристы восприняли его отход с ликованием, как свою последнюю победу.
Тем временем Канарис вновь обратил взор на «Дрезден». Крейсер тоже дымил и, похоже, плохо слушался руля, однако его артиллеристы продолжали осыпать снарядами отходящего и все слабее огрызающегося англичанина, которому боеприпасы еще могли ох как понадобиться.
25
Несмотря на поздний час, Мюллер решил немедленно сообщить фюреру об очень важной находке своих сотрудников. Возможно, он и не торопился бы с этим докладом, если бы не странная реакция на появление дневников Канариса рейхсфюрера СС Гиммлера. Когда шеф гестапо уведомил командующего войсками СС о своей находке, тот сначала принялся тщательно выяснять, где, кто и при каких обстоятельствах обнаружил записки адмирала; когда же, теряя терпение и все больше раздражаясь, «гестаповский мельник» ответил на все его уточняющие вопросы, с деланным безразличием спросил:
— А что такого особого можно найти в дневнике обер-разведчика, чтобы признать его врагом рейха?
— Там содержится немало сведений, способных решительно изобличить Канариса.
— В сорок третьем вы уже пытались изобличать адмирала, но, позволю себе напомнить, фюрер вам не поверил. Категорически не поверил.
— Он не поверил выдвинутому против Канариса обвинению, — как можно тактичнее уточнил Мюллер. — Поскольку его покрытые разведывательными тайнами действия требовали более тщательного расследования.
— Гитлер не поверил, что Канарис может оказаться предателем, — еще настойчивее произнес Гиммлер. — О скверности характера адмирала — да, фюреру известно было. Но когда вы стали подводить его под приговор Народного суда…
