В течение многих лет полковник привыкал к тому, чтобы просыпаться на циновках убогих маньчжурских хижин и на хвойных «перинах» таежных охотничьих заимок; в блиндажах учебных полигонов или на случайных диверсионных лежках. Вот почему сейчас он с таким трудом ввергал себя в мирскую безмятежность ватиканской яхты, едва заметно покачивавшейся у причала, в глубине уютной скалистой бухты, которая увенчивалась белокаменной виллой «Орнезия», сотворенной здесь некогда по образу и подобию охотничьих королевских замков.
Лишь томный вздох заставил Курбатова повернуть голову, чтобы увидеть окаймленное золотистой короной волос загорелое лицо княгини Марии-Виктории Сардони, римские черты которого не разрушали ни слегка утолщенный кончик носа, ни слишком чувственно окантованные вишневыми линиями губы, ни массивный, по-мужски выпяченный подбородок.
— …И все же думаете вы сейчас не обо мне, князь, — не открывая глаз, покачала головой княгиня, когда Курбатов прошелся вожделенным взглядом но ее охваченной розоватым пеньюаром груди и широким, аристократически развернутым, полуприспущенным плечам.
— Если я о чем-то и способен думать в такие минуты, то разве что о том, как же трудно будет после всего этого благолепия вновь привыкать к походной жизни, к залитым дождями окопам и горно-лесным привалам.
— А вам уже не придется привыкать к ним, князь, — томно, по-кошачьи, потянулась Мария-Виктория. — Вы забыли, что после венчания со мной вам даровано подданство государства Ватикан, которое пребывает под защитой международного договора и на территорию которого за всю войну не ступила нога враждебно настроенного солдата.
— Что уже само по себе удивительно, — признал Курбатов, — если учесть, что крохотный Ватикан все эти годы находился посреди воюющей и поражение за поражением терпящей Италии.
— Охваченной к тому же еще и гражданской войной. Тем не менее под особой экстерриториальной защитой пребывает и ватиканская вилла «Орнезия», вместе с участком земли и бортом яхты, тоже, в целях безопасности, принявшей теперь название «Орнезия». Кстати, наша экстерриториальность признана даже командованием партизан-гарибальдийцев.
— Уму непостижимая предусмотрительность.
— Но ведь счастливым вы чувствуете себя не из-за этой защищенности, разве не так? — неожиданно завершила княгиня Сардони, припадая губами к мощному плечу своего красавца славянина.
Курбатов понимал, что ответ его предопределен самой романтической чувственностью этой женщины, убежденной, что счастье бывшего маньчжурского стрелка заключается в самой возможности находиться рядом с ней — влюбленной, преданной и даже повенчанной. Однако признание этого показалось полковнику настолько банальным, что он лишь нежно потрепал ее по плечу и трепетно провел пальцами по подбородку.
— Еще недавно я даже представить себе не мог, что где-то в центре Европы все еще существуют такие благостные уголки, а главное, что мне представится возможность блаженствовать в одном из них.
В брачное ложе свое они залегли задолго до заката, сразу же после свадебной прогулки по Генуэзскому заливу, с которого открывались вершины Лигурийских Апеннин; и вечер, а также вся первая часть их брачной ночи выдались до самозабвения бурными. Только поэтому они искупали теперь свою небиблейскую страсть по-юношески робкими «поцелуями невинности».
— Как это по-рыцарски было со стороны Скорцени — познакомить нас, — молвила княгиня, и тут же настороженно взглянула на Курбатова, напряженно ожидая его реакции.
Для полковника не было тайной, что Сардони не раз предавалась любовным утехам с обер-диверсантом рейха, но мало ли когда и с кем предавался подобным утехам он сам — закоренелый странник войны! Тем более что уже в первый день знакомства княгиня намекнула: Скорцени слишком одиозен, чтобы получить право на виллу «Орнезия», вотчину папы римского. Слишком длинный шлейф авантюр и грехов тянется за ним, чтобы их можно было отмаливать в окружении понтифика, пусть даже и в самом дальнем.
— Нам обоим хорошо известно, княгиня, какая роль отводится этой вилле в послевоенном мире.
— В послевоенном диверсионном мире, — едва слышно обронила Мария-Виктория.
— …И почему Скорцени так привязан к ней, — дипломатично ушел полковник от слишком уж опасной темы. Каковой бы ни была предыстория их знакомства и какие бы личности ни стояли за ним, Курбатову нравилась эта женщина. Причем нравилась теперь уже независимо от воли обер-диверсанта рейха и благосклонности папского «двора».
— Планы Скорцени превратить «Орнезию» в международный, экстерриториальный разведывательный центр вполне объяснимы. Тем более что в его появлении заинтересованы не только в Берлине, но и в Лондоне, Вашингтоне, Мадриде… — княгиня давала понять, что она посвящена и в планы обер-диверсанта рейха, и в историю появления на вилле самого Курбатова. — Именно здесь диверсионные кумиры вчерашних военных противников смогут встречаться, как на нейтральной территории. Через нее же будет пролегать и один из каналов спасения тех, кому уже не будет места на территории оккупированной Германии. То есть с намерениями Скорцени все ясно. А вот почему опекать русского полковника Курбатова с таким рвением взялась все еще нестареющая «папесса» Паскуалина Ленерт
[38]
, это для многих пока что остается загадкой, — многозначительно улыбнулась Сардони.
— Почему-то я этого не заметил, — покривил душой полковник, не желая оказываться жертвой ревности сразу двух влиятельных женщин.
— Неужели вы считаете, что без покровительства «папессы» вы смогли бы так легко получить подданство Ватикана, которого куда более известные в мире личности добиваются десятилетиями преданнейшего служения папскому престолу?
— По крайней мере теперь я знаю имя своего покровителя.
— Покровительницы, мой князь, покровительницы, — игриво помахала пальчиком перед лицом маньчжурского стрелка княгиня Сардони. — Кстати, это она предложила вас на должность начальника охраны виллы, предусматривающее неплохое жалованье.
— Для меня это тоже новость. Однако понимаю, что в нынешнем моем положении диверсиями много не заработаешь.
— О диверсиях, мой полковник, забыть. Отныне никаких диверсий, вас ожидает иное предназначение.
Когда они поднялись на палубу, солнце уже согревало охладевшие за ночь воды Ривьеры-ди-Леванте, а сама окаймленная виноградными холмами вилла «Орнезия» напоминала белоснежный лайнер — то ли пока еще не спущенный на воду, то ли уже выброшенный на берег. В то время как сама яхта казалась всего лишь скромным пристанищем морских бродяг, нашедших приют и защиту у борта этого красавца. И ничего, что и вечерняя прогулка по Генуэзскому заливу, и сама брачная ночь их проходила под рев американских «летающих крепостей» — в конце концов в этом тоже был некий шарм.
