— Вы правы, — мрачно согласился ротмистр, задумчиво помолчав перед этим. — Я почему-то больше заботился о закалке тела, а не духа.
— Искренность ваша похвальна. Отбросьте все лишнее. Вы, Курбатов, именно вы и есть тот сверхчеловек, к идеалу которого стремимся все мы, арии. Взгляните на себя. Соизмерьте свою силу, свой интеллект, духовные возможности… Вы не имеете права погубить себя рутиной обыденного бытия, князь. Вы созданы для великой идеи. Приходится сожалеть, что до сих пор прозябаете здесь, на азиатских задворках, вместо того, чтобы блистать во дворцах европейских столиц, потрясая Европу своей храбростью. Кажется, я знаю человека, с которым вы обязательно должны подружиться, который поймет и воспримет вас, как никто другой.
— Мне известно его имя?
— Имя да — известно. Я имел в виду штурмбаннфюрера СС, личного агента фюрера по особым поручениям Отто Скорцени, который в свое время блеснул в Вене, затем немного поугас, но сейчас о нем, похоже, опять вспомнили. Теперь он возглавляет диверсионную школу, расположенную неподалеку от Берлина, в старинном рыцарском замке Фриденталь, а также руководит отделом диверсий Главного управления имперской безопасности. Словом, наш с вами коллега.
— Попытаюсь встретиться с ним, — охотно согласился Курбатов, довольный тем, что фюрер-полковник оставил в покое его персону.
— Простите, что вмешиваюсь в разговор, — неожиданно подал голос доселе молчавший шофер. — Если я не ослышался, вы, князь, упомянули имя генерала Гаусгоффера, поклонника Игнация Лойолы, к тому же прекрасно владеющего истинами буддизма.
— Не ослышались, — сухо подтвердил Курбатов, недовольный тем, что водитель тоже решил продемонстрировать свою осведомленность.
— Хотел бы предупредить, что полковник Исимура прекрасно знаком с работами Гаусгоффера и нередко цитирует их.
— Вот за эту подсказку спасибо.
— И даже уверен, что генерал и философ Гаусгоффер показывает всем нам, европейцам, пример того, как следует постигать философию Востока. Путем, которым прошел в формировании своего сознания этот белый, должны пройти все остальные германцы, все арийцы. Кстати, любопытная деталь: себя, как и остальных японцев, Исимура тоже считает арийцем. Чтобы оправдать этот свой «японский ариизм», он даже придумал целую теорию. Или, может, позаимствовал у кого-то.
«Странноватый какой-то водитель у нашего фюрер-полковника, — решил для себя Курбатов. — Не каждый день встретишь шоферюгу, рассуждающего об идеологах фашизма и японском ариизме».
— Гитлера больше всего раздражает именно то обстоятельство, что цыгане имеют куда больше оснований величать себя арийцами, нежели германцы, — заметил Курбатов.
Водитель на мгновение оглянулся и рассмеялся. Он прекрасно понял, что хотел сказать этим белокурый красавец князь.
— В любом случае будьте готовы к тому, что Исимура вспомнит о Гаусгоффере.
— Или попытайтесь напомнить об этом немце, Скорцени, особенно если почувствуете, что ваш разговор почему-то не складывается, — добавил Родзаевский.
— Не сложится, так не сложится, — вольнолюбиво, словно борец перед выходом на ковер, повел плечами Курбатов.
— Вы не обращайте внимания на то, что у него, — притронулся Родзаевский до плеча водителя, — всего лишь погоны унтер-офицера. На самом деле он у меня пребывает в чине капитана. Кстати, один из лучших моих разведчиков.
— Вот оно как оборачивается?!
— Это я к тому, что мой водитель порывается идти в рейд вместе с вами.
— Предвидится безумно погибельный рейд, господин капитан, — молвил ротмистр, — поэтому не советую.
— Но ведь вы-то согласились идти в него, и даже приняли командование группой.
— Я — диверсант, причем не только по военной профессии своей, но и по самой натуре. В этом мое призвание.
— Впервые встречаю в нашей армии офицера, который считает себя прирожденным диверсантом, а в безумно погибельных рейдах видит свое призвание.
— Теперь вы будете знать, что существует и такая порода людей, — холодно заметил Курбатов.
11
Однако встретиться Курбатову пришлось не с Исимурой, а с подполковником Имоти. Рослый, под метр девяносто — что среди офицеров-квантунцев наблюдалось крайне редко, — крепкого, сибирского телосложения, с почти европейским лицом, в чертах которого едва угадывались восточные штрихи, он вообще мало напоминал японца. А подчеркнуто правильный русский язык Имоти мог сбить с толку кого угодно.
— По матери я — коренной сибиряк, по отцу — японец, — сразу же раскрыл секрет своего происхождения подполковник, освещая отдельный кабинет в ресторанчике хищновато-желтозубой улыбкой. — Поэтому, князь, можете считать меня русско-японцем, или японо-русским, как вам удобнее.
— Вообще-то мне удобнее было бы считать вас просто русским. Но в данном случае вы как русский устраиваете меня даже в японской оправе.
— Хотя ваши собственные корни уходят в Украину и, очевидно, в Татарию. Хотя по типу лица к татарам вас причислить трудно.
— Исходя из вашего лексикона, меня следует воспринимать как татаро-украинца или украино-татарина, — добродушно согласился князь. — Однако воспринимаю себя славянином. Тем более что на самом деле в роду моем начиналось все не с татар, а с половцев.
— Которых все большее число ученых причисляет к арийцам и даже к славянам, — кивнул Имоти. — Однако полковник Исимура считает вас человеком с корнями, углубляющимися в родословную великого Чингис-хана или кого-то из его ближайшего окружения.
— Даже не смею высказывать удивления. Тем не менее весьма польщен.
Они уселись за низеньким столиком, по-восточному скрестив ноги, и с минуту выжидающе смотрели друг на друга.
— Вы сказали: «Воспринимаю себя славянином», — напомнил Имоти. — Полковник Исимура, которого имею честь представлять здесь, учел это. Он терпимо относится к национализму русских, если только этот национализм выдержан в рамках благоразумия.
— В данном случае в рамках, господин подполковник. Что заставило вызвать меня из казармы? Слушаю вас.
Имоти отметил про себя, сколь независимо держится ротмистр, но тотчас же вспомнил: «Так ведь князь же!». Да и чувства раздражения независимость Курбатова у него не вызывала. Это чистокровных японцев коробит и бросает в гнев любая «недостаточность чинопочитания», его же, полусибиряка, чаша сия миновала.
К тому же Имоти знал, что имеет дело с одним из лучших диверсантов русских. И что очень скоро этот человек поведет группу маньчжурских стрелков в «рейд смертников», как именовали теперь операцию семеновцев в штабе Квантунской армии. Рейд, из которого вряд ли кто-либо сумеет вернуться.
— Только откровенно, князь: вы действительно рассчитываете достичь границ Германии, причем идти к ним, как подобает истинным диверсантам?
