— Что-то вроде будочки у дороги. Того и гляди — шлагбаум. Точно, перекрыли.
Очевидно, зрение у Власевича было намного острее, если ему удавалось разглядеть и будочку, и шлагбаум.
Единственное же, что мог признать сам князь, так это то, что там, впереди, как бы на небольшой возвышенности, действительно что-то чернеет.
— Пост, — поддержал Власевича Кульчицкий. — Огонек сигареты.
Теперь на повозке остался только Власевич. Сворачивать куда-либо было уже поздно, тем более что по одну сторону дороги пролегал овраг, по другую открывался косогор.
Не дожидаясь команды, поляк метнулся к косогору, чтобы, пока их окончательно не разглядели, взобраться на его извилистый хребет, а фон Тирбах, долго не раздумывая, скатился в овраг.
— Эй, кто такие? Откуда и куда?
— Из продовольственной части. Везем продукты дли солдат, — ответил Курбатов первое, что пришло ему в голову.
— Тай куды ж цэ вы их везэтэ? — пробасил другой постовой, медлительно двинувшись навстречу повозке. — В лагерь для полонэнных, чи куды?
— Для кого? — не понял Власевич.
— Для пленных, — перевел Курбатов, незаметно для себя обрадовавшись, что понимает этого украинца. — Точно, в лагерь, — ответил постовому. И уже еле слышно, исключительно для Черного Кардинала, добавил: — Бери того, первого. — Так это что, уже Украина? — неосторожно спросил он приближающегося солдата.
— Та ще ни. Она тамычки, — махнул рукой, указывая в темноту ночи. — Вон за теми холмами.
— И все же, кто вы такие? Документы! — вдруг насторожился тот, первый, постовой, что был помоложе, и, полуприсев, приготовил винтовку.
Но Власевич выстрелил, не целясь. На звук. Не зря в этом виде стрельбы в диверсионной школе равных ему не было. В ту же минуту Курбатов метнулся к другому постовому, сбил его с ног, скрутил, но кто-то третий, все еще остававшийся в небольшом вагончике, прошелся автоматной очередью прямо над его головой.
Оглушив солдата-украинца ударом в переносицу, Курбатов залег рядом и открыл ответный огонь. Перестрелка могла бы затянуться, но подкравшиеся с двух сторон Тирбах и Кульчицкий буквально изрешетили укрытие постового, тяжело ранив, а затем и добив его.
Пленному было уже за сорок. Давно не бритый, в провонявшей потом и дымом гимнастерке, он представлял собой довольно жалкое существо, которое ничем не напоминало настоящего солдата, каким князь привык представлять его себе. Тем не менее держался довольно спокойно и так же твердо, как, в общем-то, и должен вести себя тот самый «настоящий солдат».
— Так что там за лагерь, старик? — поинтересовался подполковник. Это был странный допрос. Пленного заставили лечь на повозку лицом в прелое сено, а все четверо, включая «кучера» Власевича, шли по обе стороны ее, словно уже провожали обреченного в последний путь.
— Так ведь сказал уже: немцев пленных держат. А вы ж кто будете и с чего это хлопцев моих перестреляли? — чуть приподнял он голову. — Али не свои? Не может быть, мундиры вон на вас…
— А ты и верь мундирам, — посоветовал Курбатов. — Главное, не кто человек, а чей мундир на нем.
— Главное, чтобы человек хороший при мундире этом… — горестно уточнил пленный.
— И много там этих самых немцев?
— Откуда ж мне знать?
— Ну, хотя бы приблизительно? Сто, двести? Только не вздумай лгать! — несильно ткнул его в бок острием кинжала подполковник.
— Да нет же, осталось человек семьдесят — восемьдесят. Зато одно офицерье. Не мучьте вы меня, хлопцы, лучше сразу пристрелите. Тайн больших я вам все равно не расскажу.
Диверсанты молча переглянулись.
— Что, точно одни офицеры? — сразу же пробудился интерес у фон Тирбаха. — Ты уверен, что там содержатся германские офицеры?
— Сам старшина говорил. Да и по мундирам видно. Офицеры, точно. Были и рядовые, но часть из них постреляли, часть переболела, остальных куда-то угнали…
— Офицерский концлагерь? — размышлял вслух Курбатов. — А что, вполне может быть. Хотя мне казалось, что всех офицеров комиссары сразу же расстреливают.
— То ж эсэсовцев, — подсказал пленный. Ему явно хотелось, чтобы диверсанты подобрели к нему. — Я уже, считай, полтора года при лагерях.
— Заткнись, пся крев!
[26]
— брезгливо остановил его Кульчицкий. — Ты уже все сказал. Теперь тебе осталось только выслушать приговор.
Однако Курбатов не согласился с ним. У подполковника воз никло еще несколько вопросов, по которым остальные диверсанты сразу же определили: возможно, уже сегодня днем им предстоит напасть на колонну пленных, которых водили на железнодорожную станцию разбирать руины разбомбленного вокзала и складских помещений.
И хотя о планах своих Курбатов пока не сказал ни слова, фон Тирбах поспешил поддержать их.
— Освобождение из плена немецких офицеров здесь, в глубине России? По-моему, это произвело бы впечатление даже на Скорцени.
— Не говоря уже об НКВД, — заметил Власевич, — который не поленится бросить против нас целую дивизию, только бы в конце концов изловить.
— Вам никогда не стать легендарным диверсантом, поручик, — сокрушенно покачал головой Курбатов. — Слишком упрямо избегаете оваций. Так сколько пленных бывает в колонне, которую водят по этой дороге на станцию? — вновь обратился к пленному.
— Иногда десять, иногда двенадцать.
— Ладно, двигаемся дальше, на ходу обдумаем ситуацию.
19
Они стояли на небольшом куполообразном холме, посреди охваченного кольцом старинных дубов кустарника, и отсюда им видны были и часть хуторка из пяти усадеб, превращенного красными в лагерь для немецких военнопленных, и окраина станционного поселка, куда водили группу. Сама же дорога в этом месте как бы пробивала себе путь между двумя возвышенностями, а потому казалась диверсантам почти идеальным местом для засады.
— Какова же тогда численность охраны?
— С охраной туговато. Троих-четверых выделят — и то стонут, — угрюмо поведал пленник. — Их счастье, что немцы к побегам не очень охочи. Это наши, хоть в Польшу их загони, хоть в саму Германию, — все одно бегут. Эти же вроде как рады пересидеть здесь войну: не в тепле и сытости, зато и не под пулями.
— Не может такого быть, — проворчал фон Тирбах, почувствовав себя задетым столь нелестной для немцев характеристикой.
— Чего ж не может? За полтора года, что я при лагерях, считай, только два раза и бегали. Да и то второй убежавший только потому и бежал, что умом тронулся.
— Пленными вы ненавидите нас еще больше, чем на фронте, — вновь возмутился фон Тирбах.
