Островок и впрямь казался заброшенным посреди океана, а ближайший берег — всего лишь оконечностью другого такого же осколка тверди земной — необитаемого, поглощённого вселенской отрешённостью. Впрочем, местность, в которой приютилась «Орнезия», представала перед открывшим её для себя в одинаковой степени дикой и в то же время по-своему чарующей.
— Вы уверены, княгиня, что вон там, на самой этой скале, действительно кто-либо когда-либо занимался любовью?
— Как уверяет нас легенда…
— Подобные легенды обычно зарождаются на какой-то реальной основе.
— Хотите испытать эту страсть со мной?
Столь лобового вопроса Скорцени не ожидал, поэтому промычал в ответ что-то нечленораздельное.
— Сразу же огорчу: никакая сила, даже сила любви к вам, не заставит меня подняться по её губительному склону. Ведь эта твердь названа Скалой Любви, а не Скалой Безумия.
— После нашего визита название придётся изменить.
— Вы, как всегда, слишком самоуверенны.
Скорцени спустился с мансарды и остановился напротив Марии-Виктории. Досчатый лежак с набитым сеном тюфяком находился в двух шагах от них и казался таким же доступным, как и женщина. Сардони стояла, почти касаясь подбородком его груди, и внимательно следила за каждым движением, за выражением лица, глаз, но Отто так и не смог понять, что ею двигало, что удерживало рядом с ним: обычное любопытство, желание быть обладаемой им, или же, наоборот, желание вовремя заметить опасность и метнуться к выходу?
— Знаете, о чём я вспомнила сейчас, Скорцени? — прошептала она, когда руки штурмбаннфюрера вновь сомкнулись у неё за спиной.
— Уверен, что вспомнили лес неподалёку от виллы «Карпаро», и тропинку, по которой вы шли, расстреляв саму себя задолго до того, как мне пришло в голову извлечь пистолет.
— Вот видите, как трудно нам встречаться после этого «расстрела»?
— Которого не было.
— Который все же состоялся, Скорцени; состоялся, состоялся! Несмотря на то, что вы так и не решились — уж не знаю, из каких побуждений — потратить на меня свой драгоценный патрон.
— И там, в лесу, и затем, каждый раз, когда вы начинали вспоминать об этом расстреле, меня не покидало чувство, что вы жалеете, что расстрел всё же не состоялся. А ведь я обязан был пристрелить вас. Так заведено во всех разведках мира.
— Хотите исправить свою оплошность прямо сейчас, здесь, на Скале Любви?
— О чем это вы? — налился свинцом взгляд обер-диверсанта рейха.
— Может, пожелаете повторить расстрел или, точнее, завершите тот, который так и остался недоведенным до логического завершения.
— Слишком рискованно провоцируете, княгиня Сардони. Причём делаете это не впервые, — резко молвил Скорцени. — Никогда не рискуйте таким образом. Оружие — как заклятие, оно способно срабатывать само по себе, спущенное с курка неосторожным словом. Не существовало виллы «Карпаро», не существовало леска, не было ничего такого, что напоминало бы вам о расстреле. Запомните это наконец, любимица смерти.
Вместо ответа Мария-Виктория провела кончиками пальцев по его шрамам, по подбородку, задержала руку на шее.
— Любовь тоже подобна проклятию, господин «самый страшный человек Европы». Но, сколько ни вызываю её, сколько ни провоцирую, ничего не получается. Не смогли бы объяснить, почему?
— Очевидно, потому, что воспринимаете меня не как мужчину, а как палача — улыбку ему заменил полузвериный оскал, способный остепенить или же, наоборот, повергнуть в трепет кого угодно.
— Оказывается, всё дело во мне, — потянулась к нему Мария-Виктория, призывно поводя подбородком и пытаясь добиться его поцелуя.
Дальше слова уже потеряли всякий смысл. Почти бросившись в объятия друг друга, они вместе ступили два шага, отделявших их от лежанки. Немного поблуждав по несложным нарядам девушки, Отто наконец сорвал с неё всё, что только можно было сорвать, и, повалив поперёк тюфяка, чуть не переламывая женщину в пояснице, брал её долго и ненасытно. Me отпуская, не давая возможности не то, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, но хотя бы прийти в себя.
Были мгновения, когда Отто казалось, что этой женщиной вообще невозможно утолить свою страсть. Но не потому, что не ощущал её тела, а потому, что ощущение это было настолько сильным, настолько необычным и неповторимым, что ликование плоти не угасало, как это случалось обычно, а, наоборот, возгоралось в новом огне желания и ярости, в новом первородном стремлении обладать и быть обладаемым. Во что бы то ни стало — обладать и быть обладаемым!
9
… Когда это наваждение наконец развеялось, Скорцени обессиленно присел рядом с лежаком и уткнулся лбом в судорожно сжатые ноги женщины. Разгоряченному, истекающему потом, невероятно уставшему, ему уже не хотелось ни подниматься, ни продолжать сражение страстей. Просто сидеть вот так, уткнувшись в ноги женщины, сидеть целую вечность, прислушиваясь ко всё нарастающему рокоту волн, к поскрипыванию жердей на крыше хижины, к шепоту крон.
«Теперь я знаю, — сказал себе Скорцени, — что первый человек Земли был зачат на точно таком же острове, а может, именно на этом под грохот прибоя, потрескивание стен хижины и стенание лесной кроны. Вот почему всё это и произошло сейчас на острове. И ты здесь ни при чём. Это и в самом деле не Скала Любви, а самая настоящая Скала Безумия».
Обхватив руками икры женщины, он потянулся вверх, с удивлением ощущая, что не сможет отпустить её до самого утра. Он вновь хотел её с той же неутоленной жаждой, с какой набросился в первый раз.
— Ты способна подняться?
— По-моему, нет, — едва слышно проговорила Мария-Виктория.
— Что-то случилось?
— А вы так и не поняли, что именно?
— Значит, всё в порядке? — несколько встревоженно спросил Отто.
— Считайте это словами отпевания.
— Мы могли бы лечь, так было бы удобнее…
— О, нет! — простонала женщина. — Всё это уже невозможно.
«Поднимется и уйдёт! — испугался Скорцени. — И всё это уже никогда не повторится. Никогда! Уйдёт!..».
Вновь набрасываясь на неё, Отто из-за сумерек не мог видеть широко раскрытых, наполненных ужасом глаз княгини. Услышал лишь её пронзённое изумлением: «О Господи! Неужели опять?!».
Женщина попыталась защититься, сжать ноги, но прибегла к этому слишком поздно. Зарычав от наслаждения, мужчина впился руками в её тело и терзал его, терзал, то обессиленно сникая, то вновь поглощая, по-каннибальски овладевая всем существом партнёрши.
В этот раз они осели, а затем встали на колени вместе, двое грешных и двое святых.
. — Нельзя было так, Скорцени, — обессиленно положив руки на плечи, уткнулась ему в грудь Мария-Виктория. — Так не любят.
