— И даже похоронили… — то ли спросил, то ли покаянно подтвердил Скорцени. — Парадоксальное толкование. Будущим поколениям оно достанется в виде ещё одной тайны виллы «Орнезия».
— Да, мой штурмбаннфюрер, я так и погребена была… расстрелянной без любви.
— Тогда уж называйте его островом Расстрелянной Любви, — иронично заключил обер-диверсант рейха. — По крайней мере, это будет во фронтовом духе.
Услышав новое название, Мария-Виктория вновь остановилась и на какое-то время, забыв о своём спутнике, смотрела на островок с таким душевным рвением, словно только в нём и видела своё спасение.
— «Остров Расстрелянной Любви»? Это будет слишком жестоко.
Скорцени снисходительно рассмеялся.
— Не вижу причины, — усовестила его девушка. — Наделяя его этим названием, вы ведь совершенно не думали о том, что война не вечна. А каково будет островку жить с таким названием сотни лет спустя, после войны, после нас и после нашей эпохи?!
10
В парке, посреди которого высился двухэтажный особняк, выстроенный в старогерманском стиле, уже вовсю буйствовала осень. Кроны старых клёнов сонно покачивались на фоне потускневшего, холодеющего неба, словно огромные воздухоплавательные шары. По выложенным из розоватого камня аллейкам хмельно разгуливали стаи опавших листьев, а кусты шиповника и боярышника покорно обнажались под порывами холодного ветра.
— Даже трудно представить себе, как должен был чувствовать себя человек, владеющий такой виллой чуть ли не в предгорьях Альп, оказавшись в шатре, поставленном посреди раскалённой, безжизненной Ливийской пустыни. — Эти слова не адресовались Майзелю. Генерал Бургдорф задавался ими сам, независимо от предполагаемого ответа.
— Он должен был чувствовать себя человеком, у которого нет выбора, — суховато объяснил своё видение положения командующего Африканским корпусом генерал Майзель.
— Это у Роммеля не было выбора?!
— А чем он отличается от всех остальных фельдмаршалов и генералов рейха? Все просто: или Роммель выполняет приказ Верховного главнокомандующего и отправляется в пустыню, или же с него срывают погоны о отправляют под военно-полевой суд. В лучшем случае его направили бы на Восточный фронт, в Россию.
— Тогда он стал бы «героем Смоленщины» или «героем Дона», а то и, страшно выговорить, «героем России». Причём вопрос о том, как должен чувствовать себя владелец подобного поместья посреди заснеженных русских равнин, уже не возникал бы.
— Вот так всегда: никакой попытки хоть немного пофилософствовать, — с укором произнёс Бургдорф, снисходительно глядя на судью.
— Напротив, только что я воспроизвёл один из основных постулатов военной службы, без которой Роммель не только не мыслит себя, но и без которой он попросту… не Роммель.
— «Без которой Роммель — не Роммель!», — повторил Бургдорф и сокрушенно покачал головой, развеивая какие-то свои мысли. — Такое слишком трудно себе вообразить. Лис Пустыни принадлежит к тем людям, которые сами по себе самодостаточны, вот почему я уверен, что и без Африки Роммель оставался бы Роммелем.
— В корне неверный подход, в корне! Без фюрера, без сотворённого им мира, все мы — ничто, в том числе и наш нетленный «герой Африки».
Адъютант фюрера понял, что полемизировать с Майзелем бессмысленно, и резко сменил тему:
— Взгляните на этот пейзаж: еще не Швейцария, но уже тот уголок Германии, который стоит половины России.
— Меня больше интересует, почему человек, имеющий такое поместье и дослужившийся до маршальского жезла, решился на предательство рейха.
— Он не считает, что решился на предательство.
— Ни один предатель не признаёт своего предательства, — пожал плечами Майзель. — Однако суть его поступка от этого не меняется.
— Фельдмаршал не считает, что предал Германию, — задумчиво произнёс Бургдорф. — Как и многие другие заговорщики, он жаждет видеть Германию без фюрера.
— И вы решились бы дать такое объяснение его действий самому фюреру? — удивился Майзель.
— Уже решился, — соврал адъютант вождя нации.
Майзель недоверчиво взглянул на Бургдорфа и ещё более недоверчиво покачал головой.
— Ни Роммеля, ни кого-либо другого из этой своры заговорщиков подобное объяснение не оправдывает.
— То же самое я произнёс в присутствии фюрера.
— Извините, Бургдорф, но подобные высказывания я считаю непатриотичными.
— Я понимаю, что подобные высказывания непатриотичны, господин судья чести. Но попробуйте не впадать в них, вышагивая аллеями этого старинного, насквозь пропитанного германским аристократизмом парка.
11
…Их разведывательно-диверсионная ассамблея была прервана неожиданным появлением охранника-итальянца Нантино. Он попросил Марию-Викторию выйти, и несколько минут они шептались за дверью. Поскольку разговор вёлся на итальянском, Скорцени понял только, что речь шла о партизанах. Но сразу же обратил внимание, что «бедный, вечно молящийся монах» Тото и Морской Пехотинец слегка занервничали.
— Господа, — вернулась княгиня в зал. Она тоже была встревожена. — В Масенте — деревеньке в шести километрах отсюда, — объяснила она исключительно для Скорцени, — появились красные партизаны.
— Давненько они сюда не наведывались, — заметил Морской Пехотинец. — Если гарибальдийцы разыскивают здесь дуче, то нам придётся сильно разочаровать их.
— Это отряд Каррадо, — объяснил итальянец-охранник, вошедший вслед за хозяйкой виллы. Поскольку здесь присутствовал Скорцени, он говорил на германском, который понимали все. — Его разведчики уже наведывались в ресторанчик «Тарантелла». Самого ресторанщика Кешлера они пока не трогают, так как считают своим давним информатором. Но расспрашивали о вилле «Орнезия».
— Из каких источников вам стало это известно?
Владелец ресторана прислал парнишку, который работает у него на кухне. Предупредил, что к ночи возможны гости. Обычно они нападают к полуночи, как волчья стая. Кстати, к «Тарантелле» они подъезжали на двух грузовиках.
— Эти кабальеро удачно соединяют в себе лозунги партизан с замашками заурядных грабителей, — подтверждал каждое свое слово несильным ударом кулака по столу Морской Пехотинец. — Думаю, столь же удачно они начнут соединять в себе наглость налётчиков с благочестием покойников.
— Как только сунутся сюда, — уточнил Тото. И вместе со всеми взглянул на штурмбаннфюрера СС.
— Сколько их может появиться? — спросил штурмбаннфюрер. — Хотя бы приблизительно, исходя из численности отряда.
— Да не менее пятидесяти, — потряс кистями рук охранник. Численность партизан казалась ему впечатляющей. Об отряде гарибальдийцев он говорил как о несметной орде. — Нам придётся срочно связаться с комендатурой городка Империи и попросить подкрепления. Самим нам атаки не отбить.
