— Командир батальона личной охраны фюрера! Немного найдётся людей, которым выпала честь служить в этом батальоне. Странно, что вы не сумели сохранить прежние отношения с фюрером.
— Свои дальнейшие чины я хотел получать, командуя боевыми частями вермахта, а не охранными подразделениями. Вот почему в сороковом году, по моей личной просьбе, фюрер назначил меня командиром седьмой бронетанковой дивизии, действовавшей тогда на Западном фронте, которым командовал генерал Герд фон Рундштедт.
— Фон Рундштедт, говорите? — произнёс Бургдорф таким тоном, словно только что фельдмаршал открыл ему имя ещё одного заговорщика. Он и сам не заметил, как начал входить в роль, которая больше была бы к лицу Мюллеру. — О фон Рундштедте тоже забывать не стоит, как вы считаете, генерал Майзель?
— Вы правы: ни о ком забывать не следует.
— Что же касается вашей службы, то уже в феврале сорок первого, незадолго до русской кампании, — неспешно излагал свои познания Бургдорф, переходя от одного стенда с фотографиями к другому, словно прогуливался по залам музея, — фюрер назначил вас командующим Германским Африканским корпусом. Однако подробности вашей службы в Ливийской пустыне нам с генералом Майзелем хорошо известны. Я прав, генерал?
— Несомненно, правы, — охотно подтвердил Майзель, решительно подбадривая его взглядом, поскольку считал, что всё мыслимое время, которое следовало отвести под светский раут на вилле фельдмаршала-висельника, уже исчерпано.
— Я не о прежних чинах веду речь, господин фельдмаршал, — уточнил Бургдорф, всё ещё не избавившись от раздражения, вызванного познаниями Майзеля. Тем более что в словах Роммеля он уловил намёк на свою нынешнюю службу в качестве адъютанта. — Почему бы вам не позаботиться было о восстановлении доверия к себе фюрера? — вновь осмотрел он весь кабинет Лиса Пустыни.
— Потому что никогда не давал фюреру повода для недоверия к себе.
— Вот именно, вот именно, — неопределенно как-то согласился Бургдорф.
«Уж не знаю, — молвил он про себя, — позаботился ли фельдмаршал о своей будущей гробнице, которая должны находиться где-нибудь на территории родового имения, — но о домашнем музее «Величайшего полководца XX столетия» он уже позаботился, — неприязненно признал генерал. — Правда, слегка поторопился, ибо теперь уже ни в подобном «герое нации», ни в подобном музее рейх не нуждается».
— Кстати, о доверии… Фюрер всё ещё в Берлине? — неожиданно спросил Роммель. Коньяк уже соблазнительно розовел в фигурных рюмочках, ожидая достойного тоста.
— Только что отбыл в «Вольфшанце», — ответил Бургдорф.
— Это он зря. В такие дни он нужен в столице.
— Но вы же знаете, что с некоторых пор фюрер аллергически не воспринимает атмосферу Берлина. Аллергически…
— Особенно с тех пор, как в столице созрел гнуснейший из когда-либо созревавших в Германии заговоров, — уточнил Майзель, подходя к столу. — Поэтому фюрера можно понять, даже не будучи суеверным.
Прежде чем выбрать рюмочку, судья поводил рукой над всеми тремя, словно предчувствовал, что в один из них подсыпали яд. Роммель заметил эту его попытку гадания и грустновато улыбнулся.
«После покушения полковника фон Штауффенберга, — сказал он себе, — вся эта вольфшанцкая свора вдруг стала неописуемо суеверной и пугливой».
И фельдмаршалу было за что ненавидеть её. Во времена его африканского похода эта свора умудрялась предавать его буквально перед каждым серьезным сражением, отказывая в подкреплениях, в пополнении и вообще во всём, в чём только способна была отказать брошенному на произвол судьбы экспедиционному корпусу.
17
Барона фон Шмидта Курбатов застал у самолета. Оберштурмбаннфюрер внимательно следил за тем, как в чрево грузового самолета погружают какие-то ящики разных форм и конфигураций.
— Хотите улететь вместе с багажом? — поинтересовался полковник.
— Не знаете ли вы, что в этих ящиках?
— Понятия не имею.
— Даже после беседы со Скорцени? — недоверчиво покачал головой барон. — Не может такого быть.
— После беседы со Скорцени — тем более.
— Кажется, вы становитесь настоящим рейхсгерманцем.
— Процесс неболезненный. Правила игры знакомые.
Краем глаза Курбатов уловил, что к ним приближается офицер в мундире СС. Однако барон то ли не заметил его появления, то ли оно его не остановило.
— И все же есть в этих ящиках что-то интригующее.
— Что именно? Обычный военный груз. Как всегда, под усиленной охраной.
— Что-то слишком знакомыми они мне показались, эти ящички, полковник. Кажется, однажды я уже имел честь или несчастье видеть их и даже сопровождать это великосветское дерь-рьмо.
— Очевидно, это произошло задолго до нашего с вами знакомства, — попытался уйти от продолжения разговора Курбатов.
— Но именно они послужили поводом для моего неожиданного, причем тесного, знакомства со Скорцени и его парнями. После чего многие из тех людей, которые имели неосторожность…
Курбатов резко оглянулся на приближающегося офицера. Увидев его в трех шагах от себя, Шмидт запнулся на полуслове.
— Оберштурмфюрер Карлстоф, — представился подошедший. — Гестапо. Просил бы пройти со мной.
— Просил бы вас убраться к черту, обер-лейтенант, — хладнокровно отмахнулся от него Курбатов.
— Вы не поняли меня, господин полковник. Я из гестапо.
— Как интересно! Впредь, — посуровел голос Курбатова, — вы будете обращаться ко мне, не забывая моего чина или, в крайнем случае, титула — князь.
— Прошу прощения, господин полковник, — ничуть не стушевался гестаповец. — Просил бы вас…
— Поговорим позже, оберштурмфюрер. — Оборотень, — обратился он к адъютанту, оцепите самолет так, чтобы ни одна душа сюда не проникла. Это приказ штурмбаннфюрера Отто Скорцени, — добавил он уже исключительно для гестаповца.
Но и после этого Курбатов не тронулся с места, демонстрируя Шмидту, что не настолько уж он рейхсгерманизировался, чтобы мистически бояться всякого гестаповца.
— Нам надо поговорить, — теперь в голосе гестаповца уже не чувствовалось металла. Кроме всего прочего, подействовала и магия имени Скорцени.
— Скажите проще, что у вас для меня и оберштурмбаннфюрера фон Шмидта есть пакет.
— Так вам известно об этом?!
— Когда весь груз будет отправлен в Германию, мы с вами потолкуем.
— А еще лучше — несите-ка его сюда, оберштурмфюрер, — вдруг вспомнил барон, что он подполковник СС, а не хвост собачий. — И убирайтесь вон. Вам не ясен мой приказ?
— Извините, господин оберштурмбаннфюрер, — замялся гестаповец. — Он — со мной, — полез во внутренний карман.
