Луна взобралась на вершину Скалы Любви, облачая в мягкое голубоватое сияние часть обрамленного окном поднебесья. На его фоне силуэт Марии-Виктории представал статуей оголенной блудницы работы неизвестного мастера, очаровывавшей своими телесами каждого, кто был допущен в спальню княгини, освящавшей своими грехами её ложе…
Любовные забавы, которым Сардони предавалась на острове вместе со Скорцени, словно бы разбудили в ней, разбередили все то поглощающе сексуальное, что до поры до времени каким-то образом утаивалось ею, подавлялось, развеивалось в суетной обыденности.
Первым, кому она однажды жертвенно отдалась на этом островке, был Морской Пехотинец. Княгиня усадила его на весла и заставила грести к острову. А когда в бухте Скалы Любви они достигли мелководья, Мария-Виктория разделась до купальника, сошла с лодки и побрела к миниатюрному, как и все в этой бухте, песчаному пляжу.
— Чего вы ждете, сержант? — рассмеялась она, поняв, что Шеридан попросту не знает, как ему вести себя. — Пока я вернусь и переверну ваш челн?!
— Пока что не пойму, почему мы здесь.
«Господи, — сказала себе Сардони, — что же ты со своей строгостью наделала! Ты совершенно разучила мужчин чувствовать себя рядом с собой мужчинами. И вот результат…».
— Кажется, этот остров кто-то назвал Скалой Любви, разве не так? — молвила Мария-Виктория.
— Это единственное, в чем вы можете не сомневаться.
— Тогда какие объяснения вам еще нужны? Вы ведь привозили сюда нашу всеми любимую шведку Кристину и, говорят, долго не церемонились.
— Если вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, — начал было Шеридан со своей маниакально любимой, но и столь же маниакально бессмысленной фразы, — однако хозяйка виллы беззастенчиво прервала его:
— Лучше представьте себе, что здесь с вами все та же шведка или девица из сингапурского борделя. И покажите, как это все могло бы выглядеть. Поверьте, мне это тоже интересно…
— Не может быть.
— Почему?
— Потому что тогда совершенно непонятно, какого дьявола до сих пор вы вели себя, как непорочная Дева Мария у ворот рая.
— Не будьте негодяем, сержант.
— Понял.
Шеридан настороженно осмотрелся по сторонам, как человек, который предчувствует, что его заманивают в ловушку, но, так ничего и не обнаружив, не раздеваясь, в брюках и рубашке, побрел вслед за соблазнительницей.
В первый раз он захватил ее сзади, и свободной рукой принялся оголять себя и ее, но у Марии-Виктории вдруг сработал инстинкт самозащиты, а может, это вдруг ожили гены аристократки, подкрепленные навыками рукопашного боя, полученными в школе разведки…
Словом, в тот раз она нанесла ему удар локтем в солнечное сплетение, затем пяткой в пах и, освободившись, долго смеялась, наблюдая, как, подавляя в себе боль и ярость, съедаемый чувством оскорбленного достоинства, Шеридан корчится, пытаясь прийти в себя и приготовиться к новой атаке. Для него это было непросто. И не только потому, что женщина сопротивлялась. Шеридан знал, что никого из мужчин охраны княгиня к себе не подпускает, что она приучила смотреть на неё с той же вожделенностью, с какой рабы имели право посматривать на смазливую владелицу плантаций, и сам тоже постепенно начал ощущать себя евнухом, стерегущим покой султанши.
Но так было. Сейчас перед ним стояла совершенно иная женщина. Точнее, перед ним, сопротивляясь и дразня, исполняла свой брачный танец обычная похотливая женщина. Уже не повелительница, но еще не решающаяся снизойти до рабыни. Пусть даже рабыни собственного инстинкта. Что-то произошло с владелицей «Орнезии». Что-то с ней произошло. Вот только он — сержант — не уловил, когда именно.
Еще не веря, что княгиня и в самом деле решилась отдаться ему, Морской Пехотинец чутьем опытного ловеласа определил: главное сейчас — не отступать. Никуда она не денется. Подавить инстинкт, усмирить гордыню, смять ее так, чтобы опомнилась лишь тогда, когда самое время терять сознание…
От второй атаки Сардони тоже сумела увернуться, но сержант все же захватил ее спереди, прижал, сорвал все, что еще оставалось на ней, и буквально распял на себе, овладевая с такой буйной силой, что от ужаса женщина взмолилась, побаиваясь, как бы он не изломал ее всю. И тогда, то ли в экстазе, то ли по неосторожности своей, Шеридан свалился вместе с ней в воду. Они упали на отмель, и еще какое-то время княгиня ощущала, что сержант продолжает брать ее и под водой, и лишь с большим усилием, расцарапывая спину, ей удалось заползти на песчаную косу.
— Я убью вас, сержант, — пробормотала она, задыхаясь от нехватки воздуха и сил. — Так не ведут себя. Вы не должны были…
— Но это уже произошло, — пробормотал он, наконец-то ослабляя бешенство захвата и утыкаясь лицом в песок рядом с ее волосами. — Убить вы меня уже убили, что там у нас по программе дальше?
— Вы изверг и мерзавец, сержант. Еще бы секунда — и вам пришлось бы насиловать утопленницу.
— Можете не сомневаться, что так оно всё и было бы: насиловал…
— Могу себе представить… Вы, там, в своей морской пехоте, совершенно озверели. Вам совершенно безразлично, кого, где и как.
— Случалось и такое, мэм. Не подлежит сомнению. Но вы…
— Ну что, что я?! — насторожилась Сардони.
— Вы и утопленницей были бы так же прекрасны, княгиня.
Он повернулся на спину, одним только движением рук приподнял ее, водрузил на всё то, усеянное мышцами и волосами, что должно было, по замыслу Всевышнего, именоваться «телом мужчины», и еще через несколько мгновений они вновь занялись тем, что может иметь сотни, от самых нежных до самых грубых названий, но что лично она, Мария-Виктория, так никогда и не решилась бы назвать ни любовью, ни просто обычным человеческим сексом. Это было нечто выходящее за известные ей определения. В этой их страсти, в способе и ярости ее удовлетворения, угадывалось нечто звериное.
Но пока они тешились этими забавами, лодку вынесло за пределы бухты, и, подзадориваемый криками Сардони, Морской Пехотинец сумел перехватить ее уже за «триумфальной аркой» острова и вернуть назад. Когда понадобилось подняться, чтобы сесть в нее, Мария-Виктория вдруг почувствовала, что будет гораздо надежнее, если сержант сам занесет ее в лодку. Так она ему и сказала:
— А теперь берите растерзанное вами тело, грузите в лодку и везите к вилле. Как вы при этом сумеете оправдаться перед всеми остальными мужчинами — понятия не имею. Да сие меня уже не интересует.
До сих пор она не может забыть, как уже, казалось бы, выбившийся из сил сержант вдруг вновь набросился на нее и умудрился брать по дороге к лодке, затем в самой лодке, усадив к себе на колени.
— Сдаюсь, — призналась княгиня, когда таким образом они вновь сумели выбраться из бухты и обогнуть остров, оказавшись на виду у яхты и «Мавритании», на палубе которой сейчас тоже мог оказаться кто-либо из охранников. — Вы потрясли и растоптали меня, Шеридан. В подобных ситуациях женщины крайне редко бывают искренними, поэтому и мое признание примите с поправкой на любовную хитрость. Тем не менее, нигде раньше… и ничего подобного… Как на исповеди говорю.
