— Не знаю, кому мог прийти в голову подобный бред.
Бургдорф благовоспитанно промолчал, понимая, что любой спор в данной ситуации будет неуместен.
Что-то душновато у вас становится, господин фельдмаршал, — похлопал он ладонью по широкой ножке стоявшей на камине старинной мраморной вазы. — Настоятельно предлагаю сесть в машину и немного развеяться, двигаясь в сторону городка Ульме. Там и продолжим наш разговор.
— Есть ли в этом необходимость? — без особой напористости спросил хозяин виллы. — Всё, что вас интересует, можно обсудить здесь, в этом кабинете.
— Есть такая необходимость, фельдмаршал Роммель, — произнёс Бургдорф тоном, не допускающим возражения. — И сейчас я говорю вам это не как ваш давний сослуживец, прибывший навестить вас по случаю вашего выздоровления, а как адъютант фюрера, по приказу которого мы с генералом Майзелем, собственно, и находимся здесь.
— Именно так, господин фельдмаршал: по личному приказу фюрера, — протрезвлённо подтвердил член Суда чести генерал Майзель.
21
Лишь в отеле, в своем номере, куда Курбатов вошел вместе со Шмидтом, они наконец вскрыли пакет.
Удостоверение личности, на котором красовалась фотография барона, утверждало, что владельцем документа является оберштурмбаннфюрер Фридрих Лоут.
— Что ж вы скрывали, барон, что на самом деле вы Лоут, а не Шмидт?
— Кем только я ни был за последние несколько месяцев. Кстати, почему эти сволочи из отдела фальшивых документов не написали «фон Лоут»?
— Очевидно, опасались, что с приставкой «фон» легче выяснять личность. Аристократов в Германии значительно меньше, нежели неизвестно когда получивших свой очередной чин оберштурмбаннфюреров.
— В таком случае плевать я хотел на их удостоверения.
— Скорцени особо предупреждал меня, а следовательно, и вас, что в «Орнезии» барон фон Шмидт может появиться только под фамилией, указанной в удостоверении. Так что благодарите Бога и Скорцени, что вам хотя бы оставили ваш чин. Кстати, вот ещё один документ. Оказывается, это медицинская справка, из которой следует, что в течение двух месяцев вы пребывали в 117-ом госпитале на излечении по поводу контузии и воспаления легких. Как это вас угораздило, господин Лоут?
— Прекратите, полковник! — поморщился барон.
— А потом еще и попали в санаторий войск СС, где подлечивали печень. Завидую.
— Лучше бы эти кретины и в самом деле направили меня в санаторий, чтобы подлечить её.
— И еще один документ, которым удостоверяется, что в настоящее время оберштурмбаннфюрер Лоут выполняет особое задание службы безопасности Главного управления имперской безопасности.
— Увидев эту бумажку, английская контрразведка упадет передо мной ниц.
— А по-моему, вам нечего жаловаться на судьбу, оберштурмбаннфюрер, передал Курбатов все эти бумаги их владельцу. — Чин сохранен. Болячки ваши фронтовые основательно подлечены. Задание настолько секретное, что ни вам, ни мне — не говоря уже о «Сикрет Интеллидженс Сервис», сути его понять не дано. Чего еще желать офицеру, когда вокруг — война, а ему предлагают виллу на Лигурийском побережье?
— Посмотрел бы я, как бы вы чувствовали себя, если бы в течение трех месяцев вам трижды меняли фамилию, швыряя при этом из одного конца Германии в другой, а оттуда — в Италию. К тому же чуть ли не каждую неделю сообщали, что кто-то из людей, с которыми вы осуществляли некую идиотскую операцию, то ли при очень странных обстоятельствах погибает, то ли сдуру кончает жизнь самоубийством.
— Ну, к изменению фамилий мне не привыкать.
— Вы — диверсант. Совершенно упустил из виду.
— А что касается ваших знакомых… Не кажется ли вам, что все, кому по замыслу СД положено было исчезнуть, уже исчезли? Вам пора понять, что с исчезновением каждого из них ваши шансы — лично ваши, оберштурмбаннфюрер Лоут, на то, чтобы дожить до конца войны, резко увеличивались?
— Вы тоже так считаете?
— А кто еще считал так?
— Мне порой тоже казалось нечто подобное. Но теперь вновь мерещится очередная автомобильная катастрофа или выстрел из-за угла.
— Об этом можете забыть. Если бы он должен был прозвучать, этот выстрел из-за угла, он бы давно прозвучал.
Барон оторвался от повторного чтения бумаг и внимательно, недоверчиво всмотрелся в глаза Курбатова. Сейчас он казался князю жалким, как воришка, которого вот-вот должны вздернуть на городской площади.
— Вы действительно уверены в этом?
— Только что мы отправили ящики с ценностями. Скорее всего, с картинами древних мастеров. Впрочем, неважно, с чем именно. Так вот, для Скорцени вы представляете такую же ценность, как любой из этих грузов. И так будет продолжаться до тех пор, пока другие ящики, с золотом Роммеля, будут покоиться на дне моря у берегов вечно пиратствующей Корсики.
Барон опустил подбородок на грудь и отчаянно помотал головой.
— Сдают нервы. Нервы сдают, нервы, нервы!.. — восклицал он, словно заклинание. — Это все проклятые нервы!
Курбатов улегся на кровать и, забросив ноги на перила, закрыл глаза: «Нервы! Все вокруг жалуются на нервы. А что делать, на что жаловаться ему, человеку, прошедшему по тылам врага всю Евразию? Нужно жить и сражаться. Тактика боевых слонов: подняли хоботы, протрубили боевой клич — и в бой!»
Барон вновь, теперь уже бегло, просмотрел удостоверение личности, справку, еще какие-то документы, предусматривавшие офицерское довольствие, и швырнул все это на стол.
— Опять разочарованы, — благодушно констатировал Курбатов. Страхи Шмидта казались ему детским капризом. — Вы слишком усложняете себе жизнь, барон, вот что я вам скажу.
— Какими бы бумажками ни осчастливливали меня Скорцени и его парни, все равно, поверьте мне, князь, это уже не жизнь, а великосветское дерь-рьмо!
— Ну, если вам удается видеть её в таком ракурсе, — пожал плечами Курбатов.
— Почему я вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться?
— Что вы предлагаете?
— А что вы советуете?
— Делать вид, что ничего не происходит. Скоро мы окажемся на побережье Лигурийского моря. Вы будете загорать на пляже, дышать средиземноморским воздухом, любоваться горами… Что еще нужно человеку, когда вокруг агонизирует Вторая мировая война?
— Вы не собираетесь еще раз отправиться в тыл к русским?
— Нет, барон, вас в свою группу я не включу.
— Почему? Из любопытства…
— Будь вы членом моей группы, я пристрелил бы вас в первый же день. Как только услышал бы ваше неугомонное нытье.
— Оскорбляете, полковник. Барона фон Шмидта оскорбляете. И, может быть, впервые в жизни я не могу сказать, что вы — великосветское дерьмо. Не потому, что опасаюсь, а потому что это было бы несправедливо. Я искренне уважаю вас как фронтового офицера. Видел вас в деле, там, в поселке, на дороге, в ущелье. К тому же вы — аристократ. А это особая каста, да, полковник, особая. Ну а все, чем мы занимаемся, это и в самом деле всего лишь великосветское дерь-рьмо.
