— О тех, которые представляют собой тайну рейха. Я понимаю, что сейчас вам некогда заниматься поиском этих документов, поэтому прикажите кому-то из своих надежных офицеров завтра, к одиннадцати ноль-ноль, то есть за час до начала совещания, которое проводит фюрер, доставить их в замок Вебельсберг. Под усиленной охраной и со списком лиц, которые имели удовольствие ознакомиться с ними. И завтра же, — все так же вежливо, но внушающе твердо продолжил Скорцени, — сообщите, пожалуйста, бригадефюреру СС Шелленбергу, куда он должен направить своих сотрудников для приема дел, связанных с институтом Геринга.
Все то время, пока Скорцени излагал причины своего появления на вилле «Каринхалле», лицо рейхсмаршала оставалось агрессивно-багровым. Хватаясь за подлокотники своего кресла, он то натужно и яростно приподнимался, то безнадежно опускался в него, напоминая пилота вошедшего в гибельное пике и уже неуправляемого самолета. Гнев его вот-вот должен был вулканически вырваться из его располневшего «жерла», однако, всегда такой властный и презрительно вальяжный, маршал не находил теперь слов, в которые мог бы облачить свой гнев. К тому же, на него почти гипнотически воздействовали внешность и голос «самого страшного человека Европы», как уже поспешили назвать Скорцени некоторые журналисты.
Обер-диверсант не стал ждать, пока Геринг придет в себя. Это уже было ни к чему. Он поднялся и, не прощаясь, не попросив старшего по званию разрешения уйти, направился к выходу. И именно то, что личный агент фюрера не стал дожидаться его реакции, а повел себя так, словно возражения просто не должно было последовать, вдруг выбило Геринга из седла. У него появилось страстное желание задержать Скорцени, но вовсе не для того, чтобы устроить ему, как низшему по званию и положению, а чтобы… каким-то образом умиротворить его.
«Если фюрер решит, что настало время убрать тебя, как в свое время убрал фюрера СА Рема и многих его людей, — сказал себе главком Кригсмарине, — он, конечно же, поручит это Скорцени». Поэтому заискивание, до которого он готов был пасть, было сродни заискиванию взошедшей на помост жертвы перед своим палачом.
Он наизусть помнил текст теплого задушевного письма, которое Гитлер прислал Рему в феврале 1934 года, чтобы усыпить его бдительность и скрыть подготовку к расправе с ним и всей верхушкой СА:
«Мне хочется высказать благодарность тебе, мой дорогой Эрнст Рем, за незабываемые услуги, — изъяснялся в своих чувствах к командиру штурмовиков новоявленный фюрер, — которые ты оказал национал-социалистскому движению… и объяснить тебе, насколько я благодарен судьбе, что могу назвать такого человека, как ты, моим другом и боевым соратником».
— А ведь вы, Скорцени, прибыли ко мне вовсе не для того, чтобы вести переговоры об институте Геринга и выказывать свое отношение к моему патрицианскому стилю жизни.
Услышав это уже у двери, Скорцени медленно, слишком медленно оглянулся.
— Естественно, не для этого. Ради этого я, конечно же, не стал бы сюда приходить.
— На самом деле вы хотели услышать от меня то, чего так и не сумели добиться от всех остальных людей, с которыми успели поговорить по поводу «Базы-211», — что же на самом деле представляет собой Новая Швабия.
— Если уж быть точным, то меня интересует не столько Новая Швабия, сколько подземная Антарктида.
— А еще точнее — что собой представляет «База-211» и что мы, основываясь на этой базе, затеваем.
— Вы правы, — только теперь повернулся Скорцени лицом к рейхсмаршалу, — об этом я тоже спросил бы, если бы, конечно, наш с вами разговор с самого начала сложился.
— Будем считать, что он сложился.
— Но мог бы и не спросить.
— Это не в ваших силах, обер-диверсант рейха.
— …Потому что на самом деле я пришел выяснить то, о чем вы, как я теперь понимаю, имеете такое же представление, как и я.
— Конкретнее, Скорцени, конкретнее. Вернитесь в кресло и объясните, что именно привело вас сюда.
Скорцени поблагодарил, вернулся в кресло, поудобнее устроился в нем и, поиграв желваками, опять взвесил Геринга оценивающим взглядом.
— Для меня совершенно очевидно, господин рейхсмаршал, что ни вы, ни Дениц или Гиммлер, ни даже сам фюрер — то есть никто из вас конкретно — не являетесь теми людьми, которые определяют судьбу Рейх-Атлантиды как прообраза Четвертого рейха.
Удивленно уставившись на него, Геринг сначала замер, а затем, упираясь ладонями о стол, начал медленно, натужно кряхтя, извлекать свое тюленье тело из преисподней мягкого кресла.
— Вы о чем это, штурмбаннфюрер? Решение о создании Рейх-Атлантиды, как вы изволили выразиться, принято лично фюрером. И. доведено до узкого круга высшего руководства на, секретном совещании.
— Вам прекрасно известно, господин Геринг, что все лица из этого очень узкого круга, включая фюрера и коменданта «Базы-211» вице-адмирала Теодора фон Готта, всего лишь исполнители. Я хочу знать, кто стоит за вами. Кто будет отдавать приказы и принимать решения, когда придет время определять: кому из вас погибать здесь, в Германии, как можно дольше отвлекая внимание от Рейх-Атлантиды, а кому направляться в подземный рай Антарктиды, чтобы там, в Новой Швабии, возглавить новый рейх.
— Вы что, действительно считаете, что существует кто-то, кому в этой операции подвластен даже фюрер?
— Что совершенно очевидно.
Геринг нервно отмерил на удивление мелкими, семенящими шажками расстояние от зависшего на взлете серебряного истребителя до двери и вновь вернулся к истребителю.
— Вы в этом убеждены, Скорцени? — заметно понизил голос главком люфтваффе. И штурмбаннфюрер понял, что он действительно поражен, причем самой постановкой вопроса.
— Абсолютно.
Геринг впал в какое-то не поддающееся оценке полузабытье, а когда с огромным усилием воли вырвался из него, совершенно искренне, доверительно признался:
— Я не могу ответить на этот вопрос, Скорцени.
— Не можете или не хотите?
— Я никогда не задумывался над этим.
— Охотно верю, — не скрывая своего разочарования, вновь поднялся Скорцени. — Теперь уже верю. И хотел бы напомнить вам о тех бумагах, которые вы изъяли из сейфа «Базы-211».
— Мне просто в голову такое не приходило, — проигнорировал его напоминание Геринг.
— Уверен, что приходило, — позволил себе не согласиться с ним Скорцени.
— Хотя, если исходить из высказанного вами предположения, — все еще осторожничал он, — многое из того, что меня смущало, а то и откровенно поражало, теперь становится вполне объяснимым. Майор! — без всякой паузы позвал он своего адъютанта, а когда тот возник в проеме двери, распорядился: — Французского коньяку и что-нибудь из закуски. Сегодня у нас именно тот гость, которого мне давно хотелось видеть в нашей «Каринхалле».
— Могу засвидетельствовать, что вы давно, очень давно не отзывались так о ком-либо из своих гостей.
