Потом они проплакали над ее телом всю ночь, самую страшную в его жизни. Жизни человека, которого в альпинистском братстве считали человеком с железным телом и железной выдержкой.
К счастью, утром к ним поднялась четверка кубинских альпинистов, преодолевавших уже третью андскую вершину. Узнав, в чем дело, и увидев, в каком, состоянии родители, они почти силой вырвали из их рук тело девочки и спустились с ним в долину. Затем двое из них помогли спуститься ему и Оливейре. При этом оба кубинца опасались, как бы они не покончили жизнь самоубийством, поскольку имели все основания для таких опасений.
Амику они похоронили в горной долине, сразу за хребтом, открывающимся из окна их дома, рядом с могилой какого-то индейского вождя. Эта удивительной красоты долина время от времени снится Микейросу вот уже на протяжении четырех лет. И просыпается он после этих снов, как после ужасных видений.
— Почему ты молчишь, Оливейра? — спросил он теперь, чувствуя, что жена так и не уснула. — Страшновато?
— Нет, Мика.
Мика. Этим именем Оливейра называет его с того первого вечера, когда они познакомились. Она и дочку только потому назвала Амикой, что это имя было созвучно с именем мужа.
— С тобой мне никогда не страшно. Ты же знаешь… Бывают, конечно, минуты. Но я перебарываю себя.
Микейрос погладил ее волосы, поцеловал в щеку, а потом, совсем нежно, — как тогда, в ту их первую ночь в горах, — в уголки губ. Впрочем, он и любил ее так же нежно, как и в молодости. Почти так же. Хотя и боялся признаться в этом даже самому себе. Хотя что в этом странного? Оливейре ведь нет еще и сорока. И она все еще до сумасшествия красивая. Они ведь познакомились, когда ей только-только перевалило за двадцать, но уже тогда она была признанной альпинисткой, умудрившейся побывать даже на одном из семитысячников. Оливейра вырастала в альпинистской семье, и впервые отправилась в горы, как позже и дочь Амика, в двенадцать.
— Все будет хорошо, — вздохнул Микейрос. — Все несчастья, какие только могли подстерегать нас, уже подстерегли. И все они остались там, в горах.
— Не надо о горах… — прошептала она. — Только не о горах.
— Прости.
О горах он, конечно, вспомнил исключительно по своей неосмотрительности. Не надо было на ночь глядя…
В какое-то мгновение Микейросу вдруг показалось, будто скрипнула ступенька лестницы. Сжав руку жены, чтобы она замерла, с добрую минуту прислушивался. Нет, похоже, опять показалось.
В глубине оконного мрака медленно вырисовывался овал запоздалой луны. Голубовато-багровый, он тускло осветил небольшую комнатку, наполнив ее какими-то несуразными тенями.
— Оли… — позвал Микейрос, прикоснувшись рукой к жене. Однако она не ответила и не пошевелилась. И дыхание оставалось ровным и спокойным. Осторожно, чтобы не разбудить, он погладил ее по щеке. Очень хотелось поцеловать, но для этого нужно было бы пошевелиться, а Микейрос боялся потревожить ее сон.
По профессии своей Микейрос был археологом — доктором истории и археологии. Но еще с первого курса университета увлекся альпинизмом, и именно это увлечение во многом определило потом и род его занятий, и способ жизни. Да и друзей — настоящих друзей, а не тех, кого, из вежливости, приглашают на чашку кофе, — тоже приобрел или же навеки потерял там, на склонах и вершинах гор, на перевалах, на речных переправах и горных разломах.
Анды, Кордильеры, Килиманджаро, Гималаи, Тибет… Сколько их, известных и неизвестных гор, пиков, вершин, на которых уже побывал или о которых до сих пор мечтает!
Не случись тогда трагедия с дочерью, через год он планировал отправиться с пятеркой североамериканских альпинислов на Эверест. Уже существовала принципиальная договоренность, и Микейрос даже решил, что это будет его последнее восхождение. Самая высокая вершина мира — о чем еще может мечтать человек, по роду деятельности призванный не втайне предаваться соблазну гор, а всю жизнь копаться в земле, в культурных слоях X–XII веков?
Однако отправиться туда после гибели Аники Грэг уже не мог. Точнее, не позволила Оливейра. Слишком боялась, что горы возьмут и его. Как оказалось, устами ее вещало само предчувствие, сам рок: вся шестерка американцев и два шерпа, составлявших эту группу, навечно остались под снежной лавиной в одном из базовых лагерей, где-то на высоте около шести тысяч метров. Гибель их Микейрос и Оливейра перенесли почти так же трудно, как и гибель дочери. «Горы окончательно предали нас, — сказал он тогда Оливейре. — Они не терпят, когда слишком напористо вторгаешься в их мир».
«Как жаль, что мы не поняли этого еще год назад».
С тех пор его экспедиции ограничивались плато Небраска, да ближайшими плоскогорьями, в окрестностях которых выискивал плиты с пиктограммами, которые по-прежнему, как и в юности, будоражили его воображение. И, как и раньше, во всех этих поездках его сопровождала Оливейра. Вот только к альпинистскому снаряжению они уже не притрагивались.
Да, Оливейра всегда оставалась преданным другом. Она происходила из древнего рода. Родители ее были потомками испанских конкистадоров, которым удалось сберечь чистоту крови. Как оказалось, они действительно придавали этому огромное значение, поскольку никто из их родов не происходил от негров или индейцев и не принадлежал к какой-либо другой нации, кроме испанской. Они переехали в эти края из соседней страны, спасаясь от мести местной мафии, да так и остались здесь навсегда.
А познакомился он с Оливейрой в Кордильерах, в альпинистском лагере, куда на время каникул съезжались студенты из многих университетов. Тогда она была студенткой первого курса того же факультета, который когда-то окончил он сам. Никакое происшествие, никакие особые обстоятельства знакомству их не предшествовали. Просто однажды у традиционного вечернего костра они оказались рядом. Сидели себе молча, слушали рассказы болтунов и шутки остряков да время от времени делали несколько глотков вина из бутылки, которую передавали друг другу.
Но со временем вечерний костер превратился в ночной, затем — в предрассветный. Все, кто сидел у него, постепенно исчезали: одни зашли в лагерный отель, другие забрались в палатки, но большинство, разбившись на пары, разбрелось по долине. Только они вдвоем все еще продолжали сидеть у погасшего костра, поскольку на рассвете Оливейра уснула, склонив голову ему на плечо. И он не решался потревожить ее.
— У тебя удобное мягкое плечо, — ничуть не смутившись, проговорила она, как только проснулась, припекаемая лучами жаркого солнца. — По-моему, я еще никогда в жизни так быстро не засыпала, со сном у меня всегда были проблемы. — И, не попрощавшись, не назвав своего имени — он узнал его чуть позже, — ушла сонной походкой королевы Кордильер. Именно так: королевы Кордильер.
А днем, во время похода в горы, она неожиданно присоединилась к его группе. Инструктор попытался возразить: самовольно переходить из группы в группу строго запрещалось. Но Оливейра испуганно как-то ухватилась за Микейроса и, припав к его плечу, молча уставилась на инструктора, давая понять, что никакая сила разлучить их уже не сможет. И вечером, уже в базовом лагере, у костра, она вновь уснула, все так же склонившись ему на плечо.
