— Я слышал о вас, Штанге, — похлопал его по предплечью фюрер, — мне представили вас как мужественного воина и талантливого подводника, только что вернувшегося после выполнения важного задания у берегов Северной и Южной Америки. Я не ошибаюсь?
— Никак нет, мой фюрер! — Явно нарушая инструкции Скорцени, Шульце слегка подался вперед, чтобы можно было видеть лицо фюрера.
— Адъютант, — не оглядываясь, подозвал Зомбарт-Гитлер барона Вилли Штубера. — Железный крест для командора Штанге.
Штубер мгновенно открыл портфель и достал орден, заранее подготовленный для командира стаи. Фюрер лично прикрепил его на грудь морского офицера. При этом все обратили внимание, о руки у фюрера не дрожат, спина обходится без старческой сутулости, и куда-то исчезла старческая походка. Понятно, что чудоподобное омоложение и оздоровление фюрера было волевым решением, а точнее сказать режиссерским ходом наставника Имперской Тени обер-диверсанта Скорцени. Это Скорцени, которого всегда раздражала старческая немощь вождя после вполне успешных попыток Зомбарта копировать ее, неожиданно рассвирепел и заявил: «К черту! Такой фюрер ни Германии, ни германским эмигрантам, ни тем более дипломатам и бизнесменам, которые захотят иметь с ним дело в Латинской Америке, уже не нужен! Все они должны видеть перед собой настоящего арийца: сильного, уверенного, в себе, вполне сознающего реалии того времени и той страны, в которых он пребывает».
Именно таким и предстает сейчас перед моряками его воспитаник — Великий Зомби, двойник, значительно превосходящий того, чьей имперской тенью ему суждено быть, — проницательный, решительный, рисковый, готовый и дальше вести за собой армию и народ
[127]
.
Уловив на себе пристальный взгляд Великого Зомби, Дениц подошел поближе и, вскинув руку в римском приветствии, крикнул, обращаясь к строю моряков: «Хайль Гитлер!» — и вежливо ответил на пожатие фюрера. При этом гросс-адмирал краем глаза проследил за Шульце. Увидев, как перед фюрером расшаркивается его преемник на посту канцлера, личный адъютант Гитлера нервно передернул плечами и вытянулся по стойке смирно.
— Наберитесь мужества, рейхсканцлер, — твердо молвил Великий Зомби, глядя Деницу прямо в глаза. — В этой героической трагедии каждый должен сыграть только ему единственному самой историей отведенную роль. Но сыграть — этого мало, нужно быть достойным отведенной ему историей роли.
Несколько мгновений гросс-адмирал молчал, словно бы собирался с мыслями. «А ведь Великий Зомби прав: каждый из нас должен оказаться достойным своей исторической роли», — сказал он себе и признал, что в данной ситуации Имперская Тень ведет себя почти идеально: достойно выходя из той ситуации, в которой он оказался не по своей вине, а по вине и воле истории.
— Мне понятна моя роль, мой фюрер. Постараюсь быть достойным ее.
— Даже подписывая акт о безоговорочной капитуляции перед победителями Германии, вы должны вести себя так, как должен вести себя только руководитель непобедимой Германии. Они должны понять, что для нас и для них тоже эта капитуляция — всего лишь временная передышка.
«А вот теперь-то Шульце окончательно сбит с толку! — отметил про себя Дениц, постепенно увлекаясь затеянным Скорцени спектаклем. — Теперь он голову на отрез готов отдать, чтобы выяснить, что же, в конечном итоге, происходит. Впрочем, с толку сбит не только статист Шульце, но и сам Скорцени. Он явно не ожидал такого величественного оглушительного дебюта своего ученика на фюрер-имперской сцене».
Великий Зомби понятия не имел о том, знает ли о нем как о двойнике командир стаи призраков Штанге, зато прекрасно был осведомлен о том, что Дениц теперь уже в курсе всего того, что происходило за кулисами рейхсканцелярии и какую имперскую рулетку раскручивают Скорцени и Борман. Помня об этом, гросс-адмирал ожидал, что Имперская Тень стушуется и попытается или вообще избежать общения с ним, или же облечет это общение в некую заговорщицкую форму утаивания истинности происходящего от всех остальных обитателей базы. И был удивлен, когда, заставив своего преемника приблизиться к себе, фюрер вдруг заговорил так, чтобы его слышали и представители командования базой, и строй почетного караула, и даже жиденький строй оркестрантов.
— Германцы! Арийцы! Соратники по борьбе! На улицах наших городов — враги! За всю историю человечества ни германцы, ни какой бы то ни было иной народ не видели у своих стен такие несметные полчища врагов! Армии многих стран мира сжигают в эти дни наши поля, разрушают наши храмы, убивают наших сыновей и насилуют наших женщин. Сможем ли мы когда-нибудь простить им это? Враги очень надеются, что сможем, что вынуждены будем. Но они ошибаются: мы им не простим. Никогда!
В священной борьбе против всемирного жидокомунизма и жидомасонства мы побеждены только потому, что, испугавшись нашей силы, против нас выступили те страны, которые обязаны были оставаться в одном лагере с нами. Почему так произошло? Очевидно, потому, что мы не сумели донести до всех народов Европы то слово истины, которое было рождено нашей верой, нашими идеалами, нашей целью.
Да, мы побеждены, но не сломлены! жертвенность, вся наша борьба — это пример для будущих поколений истинных арийцев, та основа, на которой мы построим Четвертый рейх — еще более могучий, еще более совершенный, причем на сей раз — охватывающий элиту не только Германии, но и множества других стран и наций. Германский народ должен был пройти через это испытание огнем, мечом и пропагандистским словом, чтобы, овладев шарниром времени, оказаться на новом витке нашего национального развития.
«Шарнир времени — это из лексикона Гитлера», — довольный собой и успехами своего ученика, ухмыльнулся Скорцени. Сейчас он напоминал тренера, воспитанник которого наконец-то одержал первую победу.
— Сегодня я преклоняюсь перед тем человеком, который пал в борьбе против большевизма в рейхсканцелярии под моим именем, под образом фюрера… Отдадим же ему дань уважения и чести.
Услышав это, гросс-адмирал Дениц резко повел подбородком, словно почувствовал, что ему не хватает воздуха. Вздрогнув, он с удивлением взглянул на Скорцени. Ему казалось, что обер-диверсант должен был выслушать слова своего питомца со свойственной ему невозмутимостью, и был удивлен, увидев, что оберштурмбаннфюрер нервно ощупывает полы своего кителя, словно бы пытается нащупать припрятанный где-то там пистолет.
