Алькен поморщился, словно пытался утолить неутолимую зубную боль и, наклонив свою массивную голову с затылком циркового борца, отчаянно повертел ею:
— Вы так ничего и не поняли, капитан-лейтенант, — сдавленно словно бы задыхаясь под натиском собственных эмоций, проговорил он, и Штанге заметил, как рука обер-лейтенанта медленно, пока еще неуверенно, но все же потянулась к кобуре пистолета. — При подобных переговорах банальные отговорки в стиле Геббельса в расчет не принимаются.
— Меня это не интересует. Я знаю одно: впереди океан.
— Не принимаются, понятно вам, Штанге?! — не давал выбить себя из роли обер-лейтенант Алькен. — И потом, давайте определимся: то ли мы говорим о деле, но тогда по-настоящему, по-деловому, то ли вообще ни о чем не говорим.
— При этом я придерживаюсь святого правила подводников, — вполне примирительно проговорил Штанге, хотя и сам потянулся к кобуре: — «Сказанное на субмарине должен знать только океан».
— Разве что… только океан.
— На этом и порешим. Еще несколько секунд Алькен держал руку на кобуре, исподлобья следя за своим несговорчивым гостем. В эти мгновения он напоминал дуэлянта-ковбоя, привыкшего к тому, что отсчет «дуэльного» времени начинается от того мгновения, когда руки легли на кобуры пистолетов.
— Если решитесь, Штанге, — вновь все так же медленно и осторожно отводил он руку от кобуры, — мой позывной «Черный призрак» вам известен.
— Как и вам — позывной «Колумбус». Кстати, мы так и называем свою субмарину.
Случайно переведя взгляд на дверь каюты, Штанге вдруг обнаружил, что она приоткрыта и в узком проеме виднеется ствол автомата. Он замер: «Вот в чем она заключалась, эта погибельная ловушка «Черного призрака»! Неужели кто-то решится стрелять здесь, на подводной лодке?! Это же безумие!» Однако никто не стрелял. Мало того, еще через мгновение ствол исчез.
«Очевидно, не прозвучало сигнальной фразы», — понял капитан-лейтенант, чувствуя, что только что он находился на грани гибели.
— Странно вы ведете себя, обер-лейтенант, — проворчал он, немного придя в себя.
— О чем это вы, сеньор Колумбус?
— О том парне с автоматом в нервно вздрагивающих руках, которого вы припрятали за дверью, подобно скелету в шкафу.
Алькен вновь наполнил стопочки и, приподняв свою, вместо тоста произнес:
— Стоит ли обращать внимание на какие-то мелкие предосторожности, если перед нами — весь океан?
— Наставленный на меня автомат вы считаете мелкой предосторожностью?
— А вы — нет? Не нагнетайте атмосферу, капитан-лейтенант, а то я и в самом деле не смогу выпустить вас из чрева своей «дойной коровы». Я не хочу, чтобы своими доносами вы утруждали сотрудников гестапо.
— А вот у меня создалось впечатление, что вы попросту соскучились по студенческим дуэлям.
— Никогда не прибегал к ним, о чем теперь очень жалею.
— Зато мне известен один человек, умудрившийся пройти через пятнадцать из них, увековечив эти свои развлечения двумя прекрасными шрамами на лице.
— Не слишком ли много особых примет? Этот человек тоже войдет в нашу компанию?
— Он давно в нашей компании.
— Так назовите же его.
— Имя его вам давно известно: речь идет об Отто Скорцени
[40]
. Алькен взялся было за бутылку, однако, услышав имя обер-диверсанта рейха, разочарованно поставил ее на место.
— Это тот, который перевешал всех генералов-заговорщиков, восставших против фюрера в июле 44-го?
— Который со своими парнями подавил этот заговор. Вешали и расстреливали другие.
— «Вешатель со шрамами», именно так его и называют здесь, в аргентинской Патагонии. Терпеть не могу подобных вешателей.
— Что в вашем полупиратском положении совершенно естественно.
— Когда в подобной ситуации произносят имя столь «богобоязненного» человека, оно начинает звучать как угроза.
— А оно и звучит как угроза, — уже увереннее молвил Штанге. — Иначе зачем бы я произносил его здесь, посреди холодного ночного океана?
24
Январь 1945 года. Германия.
Остров Узедом в Балтийском море.
Испытательный ракетный полигон в Пенемюнде.
Сообщение о прибытии фюрера поступило в ту минуту, когда Вернер фон Браун завершал знакомство с предстартовым отчетом начальника технического отдела Фау-2 Артура Ренса. Отчет как отчет, ничего особенного, параметры, цифры допустимых нагрузок, предсказания относительно возможных предстартовых неполадок в тех или иных системах и способы их устранения.
Но только он, Браун, знал, что на самом деле за каждым из этих показателей скрывается судьба пилота, которому через несколько минут предстояло взлетать в небо; судьба ракеты, судьба проекта Фау-2 и операции «Эльстер», а возможно, и его, Ракетного Барона фон Брауна, личная судьба.
Самолет с Гитлером на борту должен был приземлиться через десять минут, прикидывал технический директор ракетного центра. Еще минут сорок уйдет на его встречу и доставку сюда, в пусковой бункер ракетного полигона, а также на доклад и всевозможные объяснения…
«Как же некстати он прибыл сюда! — с какой-то задушевной грустью подумал Ракетный Барон. Появление любого начальника всегда оказывалось некстати. Но если уж появлялся фюрер… Это вообще было не к добру. — Но не откладывать, же из-за него полет!»
По внутренней связи Браун связался с Рейсом и приказал перенести старт на сорок минут от запланированного времени, но затем передумал и довел время до часа. Вдруг у фюрера не окажется столько свободного времени, и он улетит в свой Берлин!
— Стартовый рубильник будет включен в тринадцать тридцать, — приказным тоном уведомил он Ренса.
— Простите, а что произошло? Какие-то неточности в отчете? — едва слышно проговорил Ренс. Когда он начинал нервничать по поводу готовности ракеты, голос у него мгновенно пропадал. Причем, как правило, эта его слабость проявлялась именно во время «служебного нервничанья».
— К вашему отчету особых претензий нет. Чего не скажешь о самой Фау-2. Впрочем…
— И все же как это следует понимать, господин оберштурмбаннфюрер? Обнаружены неполадки в одной из систем?
— Системы в норме, — проворчал Ракетный Барон. Он прекрасно знал, что Артур по-прежнему панически боится его и любое более или менее серьезное замечание в свой адрес воспринимает как личную трагедию. При этом самым верным признаком его чиновничьего страха действительно становился голос — мгновенно оседающий и почти срывающийся на шепот.
