Они ждали, что тот как-то отреагирует на заявление Гиммлера, подаст надежду на то, что сверхсекретное и сверхмощное оружие рейх все же получит, или объяснит, почему Высшие Посвященные, на благосклонность которых в течение всей войны так уповал фюрер, теперь вдруг отвернулись от него.
Однако Посланник, казалось, не замечал ни этих взглядов, ни воцарившегося напряжения. И эта безучастность шамбалиста порождала подозрение в том, что Гиммлер заранее обсудил с ним возможные действия Шамбалы и Внутреннего Мира Антарктиды по отношению к рейху и, в частности, к Гитлеру.
Их подозрения не развеялись даже после того, как именно он, Гиммлер, растерянно спросил:
— Неужели они действительно никоим образом не способны помочь нам?
— Способны, но не могут, — ответил Посланник Шамбалы, и все присутствующие обратили внимание, что говорил он вроде бы негромко, однако каждое его слово каким-то странным образом источалось куполом зала, словно где-то там, под черными дубовыми сводами и зарождалось.
— И как это следует понимать? — раздосадовано ринулся в атаку Мюллер, однако слова его сводов не достигали, хотя произносил он их значительно громче, нежели Посланник. — Что значит: «Способны, но не могут»?
— Нам не позволили бы этого Высшие Космические Силы, — последовал ответ из-под купола.
— Вы, именно вы, да и все вы там, в своей Шамбале, разве не Высшие?! — простаковато изумился Мюллер. И Скорцени начал побаиваться, что незаметно для себя шеф гестапо начал входить в роль следователя. — Или вы попросту дурачите нас своей Шамбалой, а на самом деле представляете англичан, американцев или еще кого-то там?
— О чем вы, господин Мюллер? — попытался урезонить его Вольфрам Зиверс.
— Я обращаюсь к этому господину, который стал гостем нашего собрания.
— Вам прекрасно известно, что перед нами — посланник Шамбалы и Консул Внутреннего Мира. Благодаря ему мы поддерживаем связь с Повелителем Внутреннего Мира, позволившим нам создать в своем мире «Базу-211» и заняться основанием Четвертого рейха.
— А я почему-то подумал, что он возглавляет какую-то секту, наподобие той, которую создавала в Англии и по другим странам продавшаяся русским княгиня Роттенштейн-Ган, она же Блаватская
[64]
.
— Вижу, вам пошло на пользу увлечение делом и слежкой за знаменитым членом «Аненэрбе» Марией Воттэ, — въедливо заметил штандартенфюрер Вольфрам Зиверс. — Мне приходится заниматься всеми вами, — как можно внушительнее произнес Мюллер, — в том числе и этой вашей люциферисткой — прорицательницей Марией Воттэ. Кстати, замечу, что это единственный мудрый человек из всех известных мне «аненэрбистов». Я уж не говорю о том, что она еще и прекрасная женщина. Впрочем, я, кажется, увлекся.
35
Декабрь 1944 года. Атлантический океан.
Борт субмарины «U-123Q» (позывной — «Колумбус») из состава секретного соединения субмарин «Фюрер-конвоя».
Вернувшись на «Колумбус», Штубер приказал Зебольду привести к нему Хорна, а сам, в сопровождении Гольвега, направился в кают-компанию. Лейтенант появился через несколько минут. На бледном, посеревшем лице его еще виднелись следы «задушевных бесед» с Зебольдом и двумя унтер-офицерами Померанского полка. Бывший старший офицер субмарины был уверен, что его ведут на расстрел, и не знал, как ему реагировать на чинно восседавших во главе стола кают-компании двух офицеров СД.
— Представьтесь, — мрачно потребовал Штубер, внимательно осмотрев Иохана Хорна.
— Лейтенант Хорн, старший офицер субмарины…
— Бывший лейтенант и бывший старший офицер, — прервал его барон. — Поскольку приказом Главного штаба военно-морских сил вы отстранены и разжалованы. По первичному приговору, военного трибунала сегодня вы должны быть расстреляны. Но только что получена радиограмма, согласно которой решение о расстреле отменено.
Штубер обратил внимание, как после этих слов Хорн выпрямился и с надеждой взглянул на пустую бумажку в руках своего палача, которую тот выдавал за трибунальную радиограмму. Он действительно отправил шифрограмму Скорцени с сообщением о необходимости отстранить старшего офицера Хорна от должности в связи с его неблагонадежностью. Но ответ был лаконичным:
«Хорн — на ваше, усмотрение. Действовать по обстоятельствам. Ускорить формирование рейдерской стаи субмарин особого назначения. Гросс-адмирал дает вам неограниченные полномочия в этом вопросе».
В своих приказах и наставлениях Скорцени обычно был бесподобен. Он формулировал их таким образом, чтобы оставлять своим подчиненным плацдарм для маневра и неограниченные возможности для оправдания любых своих действий, любого провала. К этому его побуждал собственный опыт диверсионной работы, в которой любой неразумный, негибкий приказ мог привести не только к провалу операции, но и к гибели всей группы, а главное, давал затем военным чиновникам возможность обвинять диверсантов в непрофессионализме и даже в измене.
— Значит, там все-таки поняли, что я ни в чем не виновен? Мои высказывания следует истолковывать лишь как предложения, связанные с тактикой ведения дальнейшей войны в Атлантике.
— Там поняли только одно: что расстрела, этой вполне цивилизованной и достойной офицера казни, вы, наш пиратствующий полудезертир Хорн, побочный сын пирата Синей Бороды, не заслуживаете. Как не заслуживал ее ни один из тех генералов и высших офицеров, которых мы, офицеры СД под командованием Скорцени, арестовывали и которые затем были осуждены народным трибуналом по делу об июльском заговоре против фюрера. — Славное было времечко, — не упустил своей возможности вклиниться в монолог штурмбаннфюрера фельдфебель Зебольд. — Не такое славное, как вам кажется, мой вечный фельдфебель! Нет, я, конечно, понимаю, что вылавливать и отправлять на виселицу своих собственных генералов куда легче и приятнее, нежели вылавливать и вешать русских партизан, но имейте же сотрадание!
— Однако время-то действительно было славное, — простодушно настаивал на своем Зебольд, все еще возвышаясь за спиной Хорна, словно палач, примеряющийся к нему своей секирой. — Тем более что за подавление мятежа все мы были отмечены наградами фюрера.
— Вам, рядовой Хорн, прекрасно известно, что всех арестованных нами генералов и фельдмаршалов фюрер — да-да, сам фюрер, лично, приказал подвешивать на вбитых в стену мясных крюках вместо веревки применять струны, смерть в которых становилась невыносимо мучительной. Причем удушали их медленно.
Не буду ударяться в подробности, но с уверенностью доложу вам, Хорн, что деликатное пожелание фюрера: «Я хочу, чтобы их повесили, как вешают мясо в мясных лавках»
[65]
— было выполнено со всей мыслимой точностью. И оно остается в силе, вы слышите меня, мой вечный фельдфебель?!
