— И первого диверсанта действительно оправдали?! — при всем своем уважении к Скорцени барон не мог скрыть сопровождавшей его вопрос иронии. — Такое действительно произошло?
— Можете в этом не сомневаться. При этом, конечно, сыграло свою роль и предложение американского юриста, именно американского…
— Одним словом, теперь Скорцени, очевидно, работает в США, вместе с Ракетным Бароном Вернером фон Брауном? Хотя, было бы логичнее искать его, высокое собрание, в одной из диверсионных школ, в которых готовят агентов для заброски в Совдепию.
— Наверное, так оно и случилось бы, но, увы, насколько мне известно, сейчас он все еще находится в одном из американских лагерей для военнопленных
[40]
.
— И не бежал оттуда, прихватив с собой начальника лагеря и начальника охраны? На Скорцени это не похоже. Кстати, вы не пытались как-то помочь ему?
— Нет, — решительно ответила Лилия.
— Странно, высокое собрание, странно.
— Если бы пыталась, то не стала бы гражданкой Швейцарии, а значит, не выполнила бы… — Фройнштаг запнулась на полуслове и, поняв, что слишком увлеклась откровениями, мельком взглянула на адмирала Брэда. Встретиться с его взглядом не удалось, командующий эскадрой прослушивал их разговор, гладя в окно, однако лицо его показалось журналистке предельно напряженным. — Впрочем, Скорцени в моей помощи не нуждается и запретил мне официально интересоваться его судьбой.
— Это как раз вполне объяснимо, — признал фон Риттер.
Окажись гауптштурмфюрер СС чуточку искреннее или была бы уверена, что при их разговоре не присутствуют чужие уши, то призналась бы, что на самом деле все выглядело иначе. В реальности она, конечно же, заботится и о том, чтобы капиталы Скорцени надежно хранились на анонимных счетах «Альпийского банка» ее супруга, и о том, чтобы уже сейчас какая-то часть средств шла на поддержку Скорцени и оплату услуг тех лиц, которые его охраняют и от которых зависят условия содержания первого диверсанта рейха в лагере.
В частности, совсем недавно ей удалось устроить начальником отдела цензуры почтовой корреспонденции лагеря одну из своих бывших агенток — фрау Шретер
[41]
, благодаря чему несколько писем удалось передать Скорцени таким образом, что они не были вскрыты и не привлекли внимания лагерной администрации.
— А вот куда исчезли вы, адмирал фон Риттер, многие ваши знакомые так и не поняли. Им и в голову не приходит, что от земных забот вы скрываетесь в глубинах Антарктиды.
— Все мы вынуждены жить в условиях строгой секретности. А забот здесь хватает. Причем вполне земных.
— Так, может, стоит подумать о том, чтобы вернуться в тот, Господом завещанный нам, наземный мир. В Швейцарии адмиралам особо развернуться негде, но ведь что-нибудь можно было бы придумать.
Адмирал тяжело вздохнул, прокашлялся, словно в горле у него запершило, но очень быстро овладел собой и все тем же уверенным, зычным голосом проговорил:
— Обсуждать подобные темы у нас не принято. И потом, время от времени я все же посещаю ваш, наземный мир, но с каждым посещением он представляется мне все менее привлекательным и защищенным. И все более — коммунистическим. Да и вам, Фройнштаг, он теперь тоже душу не очень-то ласкает.
Фройнштаг не ответила, и в эфире на какое-то время воцарилось неловкое молчание, установившееся по вине журналистки. Оно понадобилось швейцарской подданной, чтобы перейти к основной сути разговора с заместителем коменданта «Базы-211». К этому ее подталкивал и откровенно осуждающий взгляд другого контр-адмирала — Брэда, справедливо полагавшего, что Фройнштаг давно следовало бы покончить с воспоминаниями своего эсэсовского прошлого и подумать о том, что на хвосте у них все еще зависают — причем неясно с какой целью — два германских истребителя.
— Господин контр-адмирал, как журналист я хотела бы обратиться к вам с совершенно официальной просьбой.
— Слушаю вас, Фройнштаг, — как-то замедленно отреагировал фон Риттер, очевидно, догадываясь, какого рода просьба последует сейчас из уст давнишней подруги Скорцени.
— Не могли бы вы найти своим крылатым рыцарям какое-то иное занятие, кроме как преследовать наш исследовательский самолет. Я, конечно, понимаю, что вашим орлам тоже следует время от времени подышать чистым морозным воздухом, но при этом им не обязательно второй час висеть у нас на хвосте.
— Вы не точны в выражениях, гауптштурмфюрер СС, — мягко, почти вкрадчиво, заметил фон Риттер. — Не исследовательский, а разведывательный.
— Считаете, что здесь, в Антарктиде, это существенно, какой именно самолет нам выделили для полета?
— Для нас, высокое собрание, — да, существенно.
— Просто он наиболее приспособлен к длительному автономному полету, и в нем более-менее комфортно. Замечу, что на авианосце нет ни одного пассажирского самолета. А усаживать швейцарскую журналистку на колени пилоту-истребителю или помещать ее в бомболюк бомбардировщика, — согласитесь, барон, как-то невежливо. Поставьте себя на место адмирала Брэда.
— С удовольствием готов поменяться с ним ролями, но только для того, чтобы заботиться о вас, Фройнштаг.
— У меня создается впечатление, что, будь вы на месте Роберта Брэда, мне пришлось бы летать, сидя на заднем колесе шасси одного из ваших «фокке-вульфов». — Под сдержанный, но одобрительный смех сержантов-радистов Фройнштаг взглянула на адмирала Брэда, и тот охотно кивнул, давая понять, что теперь ходом разговора он доволен. — Кстати, у вас была возможность петь мне серенады посреди ледяной пустыни Антарктиды, тогда, в тридцать восьмом, когда вели сюда свой «Швабенланд».
— Вы все еще вспоминаете о тех временах? — оживился фон Риттер, и в голосе его послышались ностальгические нотки неисправимого романтика.
— Разве о них можно не вспоминать?
— Да, авианосец «Швабенланд», антарктическая экспедиция барона фон Риттера, о которой сообщают газеты чуть ли не всего мира. И, конечно же, награды, поздравления фюрера…
— Влюбленные взгляды всех жен морских офицеров в Гамбургском порту.
— Согласитесь, Фройнштаг, что и на мою долю тоже выпало немного мирской славы.
