— «Способна», однако же до сих пор не погубила. Вот я и поинтересовался, не обращалась ли эта комиссия к нашей военной разведке. Потому что слишком уж мало в этом, составленном комиссией гестапо списке обреченных имен. Так почему бы агентам «Сикрет интеллидженс сервис» не помочь своим германским коллегам и не выдать всех известных им прямых заговорщиков, каким-либо образом причастных к нему, просто подозреваемых в причастности…
— Но, в таком случае, мы резко ослабим антигитлеровскую оппозицию внутри Германии, сэр.
— Несомненно.
Удивленно отшатнувшись, генерал похмельно покачал головой: он пока что ничерта не понимал!
— Получается, что мы будем сдавать Гитлеру внутренних противников режима, а значит, по существу своих союзников.
Прежде чем ответить, Черчилль долго водил над столом дымящей сигарой.
— Особая комиссия может ограничиться какими-нибудь пятью десятками казненных заговорщиков — и все! Мы же не должны допустить этого. Чем дольше германцы будут убивать друг друга — тем лучше.
— В принципе, так оно и должно быть, но высшие интересы королевства…
— Не вам, генерал, судить о высших интересах королевства, — грубовато прервал его Черчилль. — Чем больше этих германцев будет истреблено во внутренней борьбе, тем меньше останется истреблять нам. Руками самих же нацистов мы должны уничтожать не только германский нацизм, но и тот прусский милитаризм, который снова и снова провоцирует германцев на войну со своими соседями. В Первую мировую Германия не знала о существовании Гитлера и гитлеризма, однако это не помешало ей залить кровью половину Европы
[19]
.
— Вот теперь мне наконец становится понятен ход ваших мыслей, сэр.
— Сейчас, в эти дни, ваши люди, генерал, должны «рыть» во сто раз усерднее, чем люди Мюллера и Скорцени. Немедленно свяжитесь с германским отделом Би-Би-Си, с радиостанциями… — пощелкал пальцами Черчилль, пытаясь вспомнить их названия.
— Работающими на разложение германских войск, — подсказал ему О’Коннел, — то есть с «Золдатензендер Кале», «Золдатензендер Айне» и другими.
— Составляйте для них все новые и новые списки «заговорщиков» из тех, которые действительно когда-либо проявляли себя в попытках свергнуть фюрера или хотя бы наладить связь с нами, американцами, русскими, кем бы то ни было другим; и из тех, кто никогда не имел никакого отношения к заговору, но близко знаком с кем-либо из заговорщиков, состоит с ними в родстве или служит под их началом. Тщательно отрабатывайте каждое имя, ставя под подозрение гестапо и СД все новые и новые десятки армейских и прочих чинов.
— Будет исполнено, сэр.
— Гитлер жаждет мести своим генералам-предателям? — вслух рассуждал Черчилль, вновь вальяжно откинувшись на спинку кресла и попыхивая сигарой. — Так подставляйте под его меч все новые и новые головы! Гитлер жаждет крови? Сделайте так, чтобы потоки ее в подземельях гестапо еще долго и долго не иссякали. Причем это должна быть воистину арийская, нацистская кровь древних прусских, саксонских, швабских, померанских и прочих родов!
— Мои люди проникнутся ответственностью, — растерянно и неудачно вклинился в его монолог О’Коннел.
— Гитлер откровенно заявляет о том, что жалеет, что не почистил свой офицерский корпус, как в свое время это сделал Сталин? Так помогите же ему исправить эту оплошность! Вы слышите меня, генерал, помогите. Пусть он насладится горой трупов своих офицеров и таким образом, наживет себе еще миллионы новых врагов.
— В этом мы ему поможем, сэр, — генерал постепенно поддавался его настроениям.
— Пусть он насыплет курган над массовым захоронением своих фельдмаршалов, генералов и бригаденфюреров!
— «Массовым захоронением фельдмаршалов»! — с восторгом повторил генерал. Именно в этом контексте мы и станем наращивать наши усилия, сэр.
— Так что вас сдерживает?!
— До сих пор сдерживало, — деликатно уточнил генерал.
— Хотите сказать, что в вашей стратегии и тактике что-то изменилось, — кивал Черчилль, наперед зная, что у генерала нет и не может быть аргументов, которые бы способны были развеять его скепсис.
— Как я уже объяснял, мы опасались, что неминуемо отправим на виселицу тех людей, которые действительно хотели бы наладить с нами отношения.
— А что, в Германии существуют и такие, которые этого действительно хотят? — артистично откинул руку с сигарой Черчилль.
— Есть. Они стремятся избавить Германию от Гитлера и ждут от нас помощи в борьбе с гитлеризмом.
— Понимаю, что германский генералитет хотел бы избавиться от зарвавшегося и недалекого Гитлера, но только для того, чтобы привести к власти более дальновидного, а значит, еще более коварного фюрера.
— Возможно, возможно, — стушевался О’Коннел. Его удивляло невосприятие премьером какого бы то ни было внутреннего противостояния Гитлеру. — И все же осмелюсь напомнить, что еще до начала «русской кампании» советник германского МИДа барон фон Зольц и евангелический проповедник Дитрих Бонхеффер пытались наладить с нами отношения, чтобы создать мощную оппозицию фюреру.
— Вы еще напомните мне о наскоке Карла Герделера! — взорвался благородным гневом Черчилль.
— Герделера? — поморщил лоб генерал.
— Это я при упоминании имени Герделера должен напрягать память, а не вы, генерал от разведки. Речь идет о том самом Герделере, которого заговорщики прочили в теневые канцлеры и который еще в мае сорок первого пытался связываться со мной с помощью шведских политиков. Однако моя реакция вам известна.
— Известна, — подтвердил О’Коннел.
Генерал прекрасно помнил, что она была предельно лаконичной: «Я абсолютно против даже самых незначительных контактов с этими разочаровавшимися в фюрере нацистами!»
— Так вот, моя позиция остается неизменной. Как и моя поддержка ваших усилий, генерал.
— Весьма признателен, сэр.
— Нечего передо мной расшаркиваться, — недовольно проворчал премьер-министр. — И вообще, не теряйте времени, сдавайте членам следственной комиссии гестаповского Мюллера всех германских дипломатов и конструкторов, отправляйте на виселицу эсэсовцев и сотрудников гестапо, а главное, впутывайте в этот путч как можно больше вермахтовских офицеров и генералов, не говоря уже о тайных и явных сотрудниках абвера.
