19
Проходя мимо одного из залов, дверь в который оставалась приоткрытой, Гиммлер вдруг заметил профиль фюрера. Неслышно вернувшись на два шага назад, он остановился в проеме.
Двойник Гитлера не заметил его. Он стоял в противоположном конце помещения, сложив руки на груди и глядя в пространство между готически скроенным окном и витиевато выстроенным старинным камином.
«А ведь никакого особого впечатления встреча со мной на Имперскую Тень не произвела, — задело Гиммлера величественное наполеоновское спокойствие Зомбарта. — Еще бы: сейчас он чувствует себя приблизительно так же, как чувствовал бы себя, стоя на корабле, увозящем его с острова Эльбы, Наполеон. Впереди — подобострастно сдающиеся гарнизоны, ликующий Париж и триумф «ста дней». Правда, потом будет еще и Ватерлоо. Но величие Бонапарта в том и состояло, что он измерял свою жизнь великими победами, а не великими поражениями».
— Окликнуть? — едва слышно спросил адъютант, приблизившись сзади так, чтобы говорить Гиммлеру на ухо.
— Зачем? — так же тихо возразил рейхсфюрер. — Пусть пока поживет иллюзиями. Пока…
— Понятно: пусть пока… поживет, — по-своему уточнил ситуацию штандартенфюрер Брандт, заставив шефа улыбнуться своей лагерно-эшафотной остроте.
Лжефюрер подошел к необлагороженному пламенем камину и, подняв вверх руки с конвульсивно — по-фюрерски — сжатыми кулаками, застыл в такой позе, вводя себя в состояние транса.
«Сейчас он и в самом деле чувствует себя фюрером, — понял Гиммлер. — Судя по всему, оставаться имперской тенью для него уже мало. Теперь он уже самого фюрера хотел бы видеть в роли своей тени».
Во внутреннем, крепостном, дворе замка Гиммлера провожали все те же — Кальтенбруннер и Скорцени, а также комендант «Вольфбурга».
— Когда прикажете направить его в «Регенвурмлагерь»? — спросил, пользуясь случаем, Скорцени. Уже завтра достучаться до Гиммлера с подобным вопросом будет непросто.
— Через два дня. Чтобы Зомбарт не связывал отправку туда с моим посещением. Подержите его там месяц. Выясните, что он собой представляет…
— Мы основательно проверили его, — начал было Кальтенбруннер, но Гиммлер не стал выслушивать своего подчиненного.
— Я не знаю такого понятия — «основательно проверили», когда речь идет о надежности подобного агента службы безопасности. «Основательно надежными» такие люди не бывают даже после крематория. Поэтому еще раз выясните, что он представляет собой на самом деле. Вы поняли меня, Скорцени?
— Выясним, причем даже то, чего он никогда собой не представлял, — заверил его обер-диверсант рейха.
— Возможно, вскоре он понадобится нам в «Вольфшанце». — Гиммлер выдержал паузу, пытаясь выяснить, какое впечатление произведет этот намек на Скорцени. Но тот оставался невозмутимым. — В виде эксперимента, конечно, — уточнил он с легким разочарованием, чувствуя, что как личность не способен ни поразить, ни тем более — потрясти свое окружение, как это время от времени удается фюреру.
«Вечный второй» — вот ты кто, — сказал себе рейхсфюрер. — Причем «вечно второй», окончательно смирившийся с таким положением в иерархии».
Уже сидя в машине, увозящей его в сторону Берлина, Гиммлер вновь мысленно вернулся к разговору, состоявшемуся у них со Скорцени в присутствии Зомбарта. Причем интересовал его не двойник фюрера, — с ним, в общем-то, все ясно. Рейхсфюрер обратил внимание, сколь деликатно, и в то же время недвусмысленно Скорцени дал понять, что в случае гибели Гитлера поддержал бы его, Гиммлера, кандидатуру на пост фюрера. Признаваться в этом сейчас, когда Гитлер вновь утвердился во власти, а по всей стране все еще катится вторая волна арестов и чисток среди участников и соучастников заговора, уже само по себе небезопасно.
Однако Скорцени не просто мысленно проигрывал возможную ситуацию, он, «человек Гитлера», его личный, особо доверенный агент, в присутствии Кальтенбруннера объявил, что рейхсфюрер может рассчитывать на него. Это было немаловажно, поскольку торг за душу первого диверсанта рейха, а следовательно, за всю его агентуру, развернулся уже довольно давно, еще со времен похищения Муссолини, а точнее, с тех пор как Скорцени объявлен «героем нации» и под его крылом начал собираться весь диверсионный цвет СС.
Как ни удивительно, первым в этот торг лихо включился Геринг. Всегда неповоротливый в подобных играх, на этот раз он довольно умело осчастливил первого диверсанта рейха Золотой медалью. Затем поднапрягся Борман. Этот действовал менее открыто, с привычными для него партийно-аппаратными интригами. Однако цель была все та же. Со странным запозданием подключился Геббельс, уверовавший, что его авторитет в массах германцев, соединенный с пропагандистским аппаратом и мастерством оратора, позволяет ему в нужное время оказаться во главе и партии, и рейха.
— Прошу прощения, господин рейхсфюрер, — совершенно некстати ожил доселе молчавший у себя на заднем сиденьи адъютант, — взгляните, как разрушительно поработала здесь авиация англо-американцев.
Гиммлер посмотрел на руины какого-то поселка, остающиеся справа от шоссе, посреди огромной, обрамленной далекими холмами равнины, и согласно промычал нечто нечленораздельное.
— Очень старательно поработала.
— В последнее время англичане ведут себя так, словно нашего воздушного флота вообще не существует.
— Это Геринг ведет себя так, словно ни его, ни воздушных армад уже давно и в помине нет, — прозвучал в словах рейхсфюрера отзвук его трононаследнических размышлений.
— Тоже верно.
— Так что англичане здесь, по существу, ни при чем. Они — враги, а потому действия их понятны и вполне объяснимы. Труднее поддается объяснению многое другое, что происходит сейчас в рейхе.
— Так, может, самое время открыть фюреру глаза на то, что происходит… — вкрадчиво посоветовал адъютант, не обращая внимания на присутствие водителя, которому, впрочем, Гиммлер доверял безоговорочно.
— Было время, когда, действительно, самое время было объяснить ему это, — мрачно скаламбурил рейхсфюрер. — Но оно ушло. И не возвращайте меня к этой теме, Брандт.
— Еще раз прошу прощения, — облегченно, с чувством честно исполненного долга, откинулся на спинку сиденья адъютант.
«Когда трагедия Третьего рейха вступит в свою последнюю стадию, — предался размышлениям рейхсфюрер СС, — и каждый сам для себя будет решать: спасать ли ему свою жизнь или жертвовать ею ради рейха, спасти который уже невозможно, — вот тогда все они опять бросятся к Скорцени. К его парням, его фальшивым деньгам, зарубежным явкам, пограничным «коридорам» и поддельным документам. Поэтому позаботься, чтобы потом, когда все символы государственной власти и воинской дисциплины окажутся столь же иллюзорными, как и сама идея Великого рейха, этот человек служил не кому бы то ни было другому, а именно тебе».
Сказав себе это, Гиммлер инстинктивно оглянулся: не произнес ли он чего-либо вслух. Однако коротышка Брандт уже безмятежно дремал, почти утонув в высоком мягком сиденьи.
