— Эй, военный, — заставил его содрогнуться чей-то звонкий, почти мальчишеский голос, доносившийся словно бы из поднебесья, — живой?!
— Живой, как видишь!
Там, наверху, широко расставив ноги, стоял боец с пулеметом в руках. Отсюда, снизу, он был похож на невнушительную, совершенно нелепую статую бездарного скульптора.
— А ведь бывает же! Не зря, значит, старались.
— Где сейчас фашисты?
— Как где? К горе их прижали. Палят они, конечно, как на стрельбище. Но долго им не продержаться. Да и осталось-то их трое-четверо, не больше.
— Божественно, — полутомно повел подбородком лейтенант. — Будем считать, что фронтовое крещение удалось.
— А это кто? — поинтересовался пулеметчик, спускаясь склоном оврага к Громову и, только теперь поняв, что имеет дело с командиром, добавил: —…товарищ лейтенант?
— Один из них, в тыл к нам засланный.
Громов расстегнул окровавленный маскхалат, но, к своему удивлению, вместо мундира увидел ношенный, до бесцветности выцветший крестьянский пиджак и застиранную, расстегнутую на груди рубашку.
— Во, гад! — изумился пулеметчик, склонившись над убитым. — Отбросил бы он этот балахон и автомат — никогда и не подумал бы…
— На это и расчет.
— Еще и по-русски, наверное, «шпрехал», как считаешь?
— У них это предусмотрено. В случае неудачи — раствориться среди гражданского населения, засесть, притаиться где-нибудь на чердаке сельского дома…
Как и следовало ожидать, документов у десантника не оказалось. Его настоящие не должны были попасть к русским, а советские он обязан был раздобыть себе здесь, в тылу.
Перевернув немца, Громов выхватил у него из-за поясного ремня пистолет, достал и положил в карман две запасные обоймы, прихватил автомат.
— Оружие и документы мотоциклиста, — коротко приказал пулеметчику, и, пока тот, отложив пулемет, выполнял приказ, изъял у фашиста и бросил себе в вещмешок два автоматных рожка с патронами.
Через несколько дней, когда он наверняка сам окажется в окружении, в тылу у фашистов, этот автомат еще может сослужить ему службу. Да и нужно было познакомить бойцов с оружием врага.
Последним был нож. Повертев его в руке, Андрей сунул себе за голенище: когда-нибудь он тоже пригодится.
— Изъято, товарищ лейтенант.
— Божественно.
— Вас, я вижу, тянет к оружию.
— Может оказаться, что вскоре будем считать каждый патрон. Ну да ладно, бери свою пушку, — устало проговорил Громов, принимая у пулеметчика бумажник ефрейтора. — Кстати, очень надежный механизм, — добавил он, подумав о том, что не мешало бы иметь парочку «дегтярей» в каждом из дотов. — Береги его.
Уже уходя, он в последний раз пристально взглянул в искаженное гримасой лицо десантника, но не потому, что хотелось запомнить его. Скорее, это получилось у него как-то непроизвольно, тем не менее он ощутил, что в душе его шевельнулось нечто похожее на жалость к человеку, чей жизненный путь прерван был столь неожиданно и мгновенно; и кто знает, сколько еще лежать ему здесь, в этом мрачном сыром овраге забытым и непогребенным.
К тому же это был первый увиденный и первый убитый им враг. Что ни говори, а свой смертный счет на этой войне он уже открыл. Теперь и помирать не так страшно, не так бессмысленно будет.
«А ведь где-нибудь и меня вот так же… загонят в вечность небытия… — с грустью подумалось лейтенанту. — Оставят лежать непогребенным».
Увешанные оружием, они быстро выбрались из оврага. На вершине Громов облегченно вздохнул и осмотрелся: вон они, кусты, из-за которых прогремела та роковая автоматная очередь, отсеченная ветка, следы мотоциклетных колес… Что ни говори, а овраг стал их спасением. Организовывая засаду, фашисты явно не учли этого. Впрочем, они очень многое не учли, нападая на такую огромную страну. Огромную и сплоченную. И очень скоро они это поймут.
А в то же время мог ли он, комендант дота, предположить, что боевое крещение свое придется принимать не на передовой, не за бетонными стенами дота, а здесь, в ангельской тиши тылового леса? Но это случилось. И сейчас Громов лихорадочно анализировал ситуацию, действия противника и свои собственные. Урок и опыт, которые он мог извлечь из этого нападения, должны были стать продолжением его командирской подготовки — суровой и отчаянно жестокой военной практикой.
— Не знаешь, до ближайшего дота далеко? — спросил он пулеметчика, обходя неестественно изогнутое тело другого убитого фашиста, возможно, как раз им, этим парнем, скошенного.
— Километр, не больше.
— Всего лишь?
— Я говорю о ближайшем. А их много, и уходят они вправо и влево, вдоль реки, на многие километры. А ведь вам нужен какой-то один.
— Естественно.
— Не спрашиваю, какой. Понимаю, что военная тайна.
— Значит, все ты верно понимаешь…
— Примете командование дотом?
— Если успею, — пожал плечами Громов. — При таком-то развитии событий.
— Так, может, к вам в дот податься?!
— Для этого нужен приказ высшего командира.
— Неужели людей специально отбирали?! — не поверил пулеметчик.
— Меня и самого это удивляет.
— Ну, мне пора. — Красноармеец быстро объяснил ему, как выйти к доту, и поспешил к скале, где все еще отстреливались окруженные десантники. — Только немцам больше не попадайтесь! — крикнул уже издали. — Во второй раз могу не успеть! А так… может, еще свидимся!
«В километре от штаба батальона, в самом центре укрепрайона, рыщут вражеские десантники! — с горечью подумал Андрей, прислушиваясь к густой, все нарастающей орудийной пальбе, раздававшейся уже по ту сторону Днестра. — Неужели положение настолько серьезное? И только ли на этом участке?»
3
Едва бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг успел войти в свой кабинет, как ожил телефон и, подняв трубку, шеф Шестого отделения «Рейхзихерхайтсхауптамта», то есть Главного управления имперской безопасности, с удивлением услышал в трубке вкрадчиво-назидательный голос адмирала Канариса.
— Знаю, что вы только что вернулись, бригадефюрер, и, как всегда, слегка утомлены, но полагаю, что нам следует встретиться.
— День действительно выдался… — начал было Шелленберг, однако главный абверовец рейха мягко прервал его:
— А ведь впереди много-много дней пострашнее. — И тут же вернулся к теме, с которой начал разговор: — Встретиться предлагаю в десять ноль-ноль, в ресторане у Горхера.
Шелленберг не любил, когда кто-либо пытался «извлекать» его из кабинета, особенно в первой половине дня. Это было «его» время. Он любил приезжать пораньше, когда коридоры огромного здания, в котором размещались подразделения Главного управления имперской безопасности, еще пустынны; пока они не были пропитаны растленным духом приказов, команд, чинопочитания и… страха, вечного страха по завтрашнему дню, по карьере, по стремлению угодить, не попасться под горячую руку, произвести впечатление, не «проколоться» перед внутренней службой безопасности СС. Да, он это не любил. Но звонил шеф «Абвера», и завтрак был назначен на субботу, которую Шелленберг конечно же решил посвятить службе. Тем не менее у адмирала было оправдание…
