— Вот именно! — согласился Лозовский. — И сказано-то как: «Страна провинциальных мерзавцев»! Никогда такого не слышал.
— Провинциальный мерзавец, — проворчал Розданов, но уже как-то беззлобно, примиряюще.
Лозовский набыченно взглянул на поручика, однако ничего не сказал, вновь наполнил небольшие стограммовые стаканчики и, не отвлекаясь на тосты, выпил.
— Я ведь предлагаю отсидеться не из трусости, — обратился к Штуберу, демонстративно игнорируя поручика, — а во спасение всех нас. Из части ушел тоже не из трусости, а потому что воевать за красных не желаю. Хотя и страх тоже есть, не без того.
Покончив с обедом, они все трое еще с полчаса просидели молча, привалившись спинами к стенам дома и закрыв глаза. Это был своеобразный «сон на дорожку».
— Ну что, господа, пора, — наконец скомандовал Штубер, напряженно взглянув на Лозовского.
— Если решили, значит, надо идти, — неожиданно охотно согласился тот. — Посидите еще минут десять, я тут… словом, с женой хочу попрощаться.
— Только не вздумай бежать, — подался вслед за ним к двери Розданов.
— Я ведь сказал: только с женой.
Когда ровно через десять минут он явился раскрасневшийся, вытирая с лица пот и снимая с волос стебельки сена, Штубер и Розданов встретили его с ухмылкой. Они понимали, каким было это его прощание с женой, и даже чуточку позавидовали ему.
23
По опушке леса они обогнули деревню и потом, поплутав немного по мрачному урочищу, Лозовский повел их прямо к городу. Впрочем, путь этот был не самым коротким. Узкая извилистая тропа будто специально оказалась проложенной так, чтобы путник пробирался через густые заросли терновника, березняка и ельника; карабкался по склонам оврагов или сбивал ноги на остряках каменистого распадка, образовавшегося между разрытыми под карьеры горами.
— Ты действительно ведешь нас к городу? — усомнился было Розданов.
— Не к трясине же, — проворчал в ответ Лозовский.
— А кто тебя знает?!
Когда в просвете между отрогами гор они наконец увидели долгожданное шоссе, а за ним, за изгибом речки, — окраины города, сразу же облегченно вздохнули. И вопрос о том, как более или менее незаметно и естественно оказаться на шоссе — решился сам собой. Налетевшие пикирующие бомбардировщики «люфтваффе» буквально утюжили дорогу, уничтожая или сгоняя с нее все живое и движущееся.
Какой-то водитель, не сбавляя скорости, сумел загнать свою машину дальше всех, почти на каменистую россыпь ручейка, однако стрелки бомбардировщиков и здесь настигали разбегающихся солдат, поэтому вскоре вся тройка Штубера оказалась среди лежащих, копошащихся и мечущихся тел — живых, израненных или уже мертвых…
Фуражку для Штубера Лозовский подобрал возле замертво упавшего недалеко от него старшины. Как оказалось, он был старшим этой полуторки. Поняв, что теперь новобранцы оказались без своего командира, Штубер решил принять командование на себя. В перерыве между налетами он приказал красноармейцам задним ходом вытолкать машину к шоссе и, запретив хоронить четверых убитых («этим займутся другие, а нас ждет фронт»), приказал всем сесть в машину.
Солдаты-новобранцы были настолько напуганы, что повиновались этому, внушительного вида и невесть откуда взявшемуся лейтенанту так же безропотно, как Розданов и Лозовский. Особенно укрепился его авторитет, когда Штубер, заметив в кустарнике одного из рядовых, который лежал, притворяясь убитым, схватил его за шиворот, ударил лбом о ствол сосны и пинками погнал к машине.
— Один шаг в сторону от машины без моего разрешения, и я тотчас же пристрелю каждого, кто на это решится, — пригрозил он, размахивая пистолетом.
При въезде в город снова начался налет, и, вместо того чтобы проверять документы, часовые у шлагбаума, матерясь и угрожая оружием, побыстрее прогоняли машины и повозки мимо себя, помня, что всякое скопление людей и техники сразу же привлекает внимание немецких пилотов. Через город они проехали без особых приключений. У моста же барон фон Штубер сам на ходу выскочил из кабины и подбежал к стоящему во главе поста капитану:
— Далеко до фронта, товарищ капитан? — бесшабашно спросил он, так же бесшабашно-небрежно козырнув старшему по званию. — А то еще один налет — и от моих хлопцев только перья останутся.
— Чего ж они у тебя наполовину в гражданском? — не подозрительно, а скорее сочувственно поинтересовался капитан.
— Да прямо из военкомата. Там, на месте, кого могли — обмундировали и вооружили, остальных — как бог даст.
— Но, кажется, уже обстрелянные, — ткнул капитан кулаком в растрощенный борт.
— Еще как обстреляны! Даже до фронта не дошли, а четверых уже потеряли.
— Давай, проскакивай, пока немцы и мост не разнесли вместе с твоим воинством. Хотя мост они стараются пока что не трогать. Для себя небось берегут.
— Конечно, для себя.
Пока проезжали мост, Штубер сидел, крепко сжав зубы, и всматривался в одну, только ему открывавшуюся точку на горизонте.
«Сегодня тебе везет, как отчаявшемуся картежнику, — почти вслух проговорил он, как только миновали второй пост. — Другого такого дня не будет».
— Все вон на эту сторону реки драпают, а мы туда в самое пекло премся, — мрачно заметил седоусый водитель, который до этого на каждый вопрос Штубера отвечал так медлительно и неохотно, словно уже осознавал, что отвечает врагу. Как на допросе.
— А тебе кто мешал драпать? — спросил Штубер, глядя куда-то в боковое стекло.
— Куда же мне драпать? Я ведь вас везу.
— Теперь — да, теперь я тебе драпануть не позволю. Но ведь у тебя была возможность драпануть до прибытия к военкомату.
— Да не о себе я, не о себе! — обиженно прокряхтел водитель. — Я о вас думаю. Хлопцев вон жалко. Здесь, на этом берегу, они бы еще могли повоевать. А там немчура и повоевать им не даст — вот что самое обидное.
— Не даст, можешь не сомневаться.
— Потому и гутарю, жалею.
— Но тебе может повезти больше, чем многим из них, если окажешься в плену и спокойно дождешься конца войны где-нибудь в Германии, в лагере военнопленных.
Водитель внимательно посмотрел на лейтенанта. Он понял, что разговор тот завел неспроста, видимо, готовил почву для более серьезной беседы. Может быть, потому и готовит ее, что лично для себя уже давно решил: эту войну лучше переждать в плену. Ну и что, что командир? Он уже встречал таких, лейтенант — не первый и, понятное дело, не последний.
— Нельзя нам… по лагерям, товарищ лейтенант. Даже когда очень жить хочется. Так хочется, что до смертности тоска заедает — а нельзя! — рассудительно проговорил он, вцепившись руками в потрескавшийся руль.
— Но ведь сам говоришь, что жить хочется.
— Говорю. И что из того? Все так говорят. Немчура, конечно, может рассуждать: «Завоюем — не завоюем… — это еще надо посмотреть, а в лагере военнопленных можно отсидеться». У нас же… Смотри вон мужика сколько выбило. Страх сколько. А ведь еще больше выбьет. Но кому-то же нужно и спасать-оборонять эту землю. Силой возьмут в лагеря — и то убегу. А ты: «Сдаться, пересидеть…» — укоризненно покачал новенькой, но уже основательно засаленной пилоткой.
