— Я уже объяснял ситуацию в специальной радиограмме.
— Да плевать мне на ваши радиограммы, гауптштурмфюрер! Где ваш хваленый Беркут? Нет, я серьезно спрашиваю: где он до сих пор, черт возьми, шляется?! И главное, почему он до сих пор не во Фридентале?
— Очень сложный вопрос, штурмбаннфюрер.
— Это уже не вопрос, а обвинение, не имеющее никакого оправдания. Мой адъютант Родль умудрился составить на этого чертова Беркута такое досье, что, листая его, я, с одной стороны, восхищаюсь его похождениями, а с другой, начинаю понимать: вас, лично вас, Штубер, давно следует повесить вместе с этим лейтенантом. После чего половина нашего отдела диверсий спокойно может делать себе харакири.
— В последний раз я случайно столкнулся с Беркутом в Польше. Он был в мундире обер-лейтенанта и, судя по всему, пробирался к себе в Украину, после побега из эшелона военнопленных.
— Да, он умудрился совершить побег, и уже разгуливает по Польше в мундире офицера Генштаба вермахта? — как всегда, оставался Скорцени верен своей склонности к преувеличениям.
— Умудрился, что уже установлено совершенно точно.
— Прекрасная комбинация. Тому, по чьей воле этот русский диверсант оказался в банальном вагоне для военнопленных, конечно же, следует свернуть голову, — еще напористее пророкотал первый диверсант рейха, и недовольно покряхтев, Штубер осторожно повертел шеей, словно уже пытался вырваться из рук своего шефа. — Но сам факт интересен. Передайте, что мы засчитаем ему этот побег в качестве одного из элементов выживания диверсанта. И вообще, не пора ли нам ввести особый предмет — «побег из-под ареста», в ходе которого могли бы готовить наших выпускников к побегам из эшелонов, из классических тюрем и полицейских участков, и даже из-под расстрела? Напрасно вы так скептически ухмыляетесь, барон фон Штубер, — перед нами целая тюремно-диверсионная наука, пока что никем не обобщенная и не проанализированная.
— Никакого скепсиса, — заверил его Штубер. — Наоборот, проникаюсь важностью вашего замысла, Скорцени.
— Если вы считаете, что окончание войны освобождает нас от необходимости готовить диверсионную элиту мира, то вы ошибаетесь!
— Давно вижу вас, штурмбаннфюрер СС, во главе международной Фридентальской Диверсионной академии.
— Надо же! — мгновенно отреагировал Скорцени. — Даже вас, барон фон Штубер, время от времени посещают гениальные мысли. Фридентальская Диверсионная академия, — задумчиво повторил он. — А что, дьявол меня расстреляй, в этом замысле действительно что-то есть, Штубер!
Проходя мимо Курбатова, приземистый крепыш в рыжеватом мундире без знаков различия по-волчьи, всем туловищем, развернулся к нему и смерил взглядом, полным ненависти и презрения.
Было мгновение, когда Маньчжуру вдруг показалось, что тот вот-вот бросится на него, выхватит пистолет или метнет припрятанный где-нибудь в рукаве нож.
— Что это за волчара-уголовник? — вполголоса поинтересовался Курбатов, глядя вслед «коршуну Фриденталя».
— Албанец, причем из высокородных.
— В камере убийц он, возможно, и сошел бы за «высокородного», но здесь, в рыцарском замке…
— Тем не менее только что перед вами продефилировал один из возможных претендентов на престол. Просто следует знать, что взгляд — высокомерный, величественный, презрительный, убийственно испепеляющий, или, наоборот, наивно обезоруживающий, — тоже принадлежит к арсеналу «коршунов». Это целая наука, которой обучают в стенах замка с особым пристрастием.
— Постараюсь усвоить это. Однако вы не завершили посвящение меня в тайны «фридентальского двора», в его секретную элиту.
— Здесь и в самом деле обучается немало людей, которых вы не встретите на полигонах и в полевых фридентальских лагерях. Но об этом я попрошу рассказать самого Скорцени.
— Думаете, обер-диверсант рейха станет тратить на это время? — неуверенно сказал Курбатов.
— Мы никогда не считаемся со временем, когда речь идет о подготовке очередного диверсанта-элитария.
— Это вы обо мне?
— Не заставляйте напоминать вам, Курбатов, о вашем княжеском титуле. Кстати, замечу, что русский династический совет уже проверил законность владения вами этим титулом и подтвердил его.
— Лично я никогда в этом не сомневался.
— Мы тоже. Просто с особенной тщательностью мы проверяем именно тех людей, титулы которых ни у кого сомнений не вызывают.
— Итак, мой титул сомнения не вызывает. Что из этого следует?
— Что теперь вы должны вести себя так, чтобы никто не сомневался: перед ним — князь, причем из древнего рода, корни которого прослеживаются от династии Ярослава Мудрого.
— Так далеко в корни рода я, признаюсь, не проникал, — слегка растерялся Курбатов.
— За вас это сделали знающие люди. Напомню, что одна из дочерей этого великого князя, Анна, в свое время была королевой-супругой и матерью-королевой Франции. И когда встанет вопрос о возрождении всероссийского или украинского престола, а возможно, и о царстве Сибирском, то почему бы не вспомнить о некоем князе Курбатове?
Полковник удивленно повел подбородком: ничего подобного услышать от Штубера он не ожидал.
— Даже не предполагал, что за этими рыцарскими стенами умеют заглядывать столь далеко вперед.
— В политике это называется «эвкалиптовой дипломатией». Рассчитывать на тень от эвкалипта можно, если не ошибаюсь, лишь через сорок лет. Но, чтобы когда-нибудь насладиться этой тенью, высаживать эвкалипт посреди пустыни нужно уже сейчас, причем немедленно.
17
…Наконец ливень утих. Под порывами ветра деревья отряхивались от тяжелых капель, словно только что вынырнули из речной глубины.
Первые, совершенно неожиданные и какие-то неестественно оранжевые, словно преломленные через кровавое зеркало войны, лучи солнца зарождались под оглушительную канонаду грома. Залп — затишье, залп — и снова ошеломляющая, вызывающая необъяснимую тревогу, тишина, сквозь которую лишь через несколько минут начинает пробиваться разноголосица лесной кроны.
Беркут прислушивался к ней с особым вниманием, пытаясь уловить отдаленное эхо автоматных очередей, взрывов гранат, людских голосов — словом, чего-либо такого, что свидетельствовало бы о стычке его бойцов с фашистами. Они ушли на задание поздним вечером, получив приказ вернуться к восьми утра. Но часы уже показывали четырнадцать тридцать, так что давно пора было бы завершить свой рейд. Что же могло произойти, какие обстоятельства задержали их?
Оставив пост по ту сторону скалы, Арзамасцев неуклюже, словно разбуженный посреди зимы медведь, подошел к кабине, открыл дверцу, снял с себя дождевик и, протерев его рукавом лобовое стекло, уселся рядом с Беркутом.
— Чего ждем, лейтенант? Пока придут и повяжут? До села три километра, было бы все на мази — они бы уже трижды сходили туда и назад. Думаешь, что они такие храбрецы-герои, что даже в гестапо, или хотя бы во вшивой полиции, языки им не развяжут?
