— Но я не угрожал вам оружием, — наконец-то нашло смирение и на шарфюрера, хотя говорил он все еще тоном, которым обычно говорят с лакеями. — Речь шла о наглости вашего водителя. Прошу вернуть мой пистолет. Вы не имеете права обезоруживать меня.
— Офицер контрразведки имеет право обезоруживать любую подозрительную личность. — Беркут перебросил вальтер эсэсовца с правой руки в левую и выхватил свой парабеллум. — К борту, шарфюрер, — добавил он уже мягче, и, встретив недоуменный взгляд эсэсовца, добавил: — В ваших интересах побыстрее вытолкнуть машину из колеи на обочину.
Шарфюрер озверело посмотрел сначала на обер-лейтенанта, затем на его водителя и, зло сплюнув, взялся руками за борт.
— Ну, чего встали?! — гаркнул на сошедших на землю эсэсовцев. — Взялись, подтолкнули!
Автомат был только у одного из двоих солдат. Но он не придал особого значения тому, что, сунув пистолеты в карманы брюк, обер-лейтенант вежливо снял оружие с его плеча. Чтобы не мешало. Однако в следующее мгновение обер-лейтенант уже с силой опустил его на затылок упершегося руками в борт шарфюрера. А из ближайших кустов выскочили четверо вооруженных людей, чей внешний вид убедительно свидетельствовал, что в лесу они не первый день.
Уже после команды «руки вверх», водитель-эсэсовец бросился к кабине, очевидно, надеясь схватить свой автомат, но метнувшийся вслед за ним Арзамасцев ударил его штыком в спину. Для двоих других солдат это была минута оцепенения. Ровно столько времени и нужно было Беркуту, чтобы, незаметно выхватив из-за голенища финку, ударить в живот стоящего рядом с ним эсэсманна. Но это нападение вывело из оцепенения другого эсэсовца. Яростно взревев, он ударил Беркута ногой в бок, пригнувшись, пролетел между двумя «лесными мстителями» и с криком: «Партизаны! Партизаны!» бросился в лес. Андрей успел крикнуть: «Не стрелять!», но крик его заглушила автоматная очередь.
— А то ушел бы, гад! — еще раз нажал на спусковой крючок Гандич, скашивая эсэсовца, оседающего возле расщепленого, полусожженного ствола дерева.
И сразу же где-то вдали взвыла сирена. Прогремело несколько винтовочных выстрелов. Громов понял, что охрана объекта уже поднята по тревоге и в их распоряжении остались считаные минуты.
— Все! Уходим! — скомандовал он. — Этого, — показал на лежавшего у заднего борта шарфюрера, — в машину. Корбач, разворачивайся и следуй за мной!
Двинувшись к кабине задней машины, Громов ощутил резкую боль в ребрах и только теперь понял, как сильно саданул его железной подковой в ребра тот эсэсовец. Превозмогая боль, лейтенант с трудом добрался до кабины, завел мотор и, выждав, когда рядом усядется Корбач, резко сдал назад, развернул машину и погнал ее к шоссе.
— Бензин! — вдруг крикнул Звездослав.
«Черт возьми, я забыл о горючем! Еще несколько минут потеряно», — понял Андрей.
— Слушай меня: все переходим в машину эсэсовцев. Шарфюрера и оружие — туда же! Корбач, разверни свой грузовик, поставь поперек дороги и подожги!
Как всегда в минуты наивысшей опасности, Беркут старался отдавать команды спокойно, четко, даже чуть-чуть замедленно.
— На кой черт тебе эсэсовец? — проворчал Арзамасцев, потоптавшись у кабины эсэсовской машины, словно сам собирался вести ее вместо Корбача.
— Понадобится.
— Знаешь, глядя на тебя в этой форме, мне иногда не верится, что ты наш. Если бы не побег из вагона…
— А вот глядя на тебя, сразу понимаешь, что имеешь дело с кем угодно, только не с исполнительным солдатом фюрера, — скороговоркой выпалил Беркут. — И это плохо, потому что сразу же демаскирует. Все, ефрейтор, в кузов!
21
Ближайшее село они сумели проскочить по шоссе прежде, чем немцы и полицаи успели перекрыть его, потом долго петляли по лесным дорогам, пока наконец в одной из долин не обнаружили нечто похожее на небольшой карьер, в котором когда-то давно добывали камень крестьяне, создававшие разрушенный теперь хутор.
Выработка карьера была пещерообразной, и Корбач сумел втиснуть машину между узкими стенами, чуть было не ободрав о его крышу брезентовое покрытие. Приказав бойцам группы заложить вход в карьер камнями и замести следы колес по всей долине, Беркут вместе с Корбачем повел шарфюрера в небольшую сосновую рощу, посреди которой чернели руины лесной беседки.
— Оскорбление я вам прощаю, шарфюрер, — сказал он, поставив эсэсовца у стены беседки, а сам, превозмогая все еще не утихающую боль в нижних ребрах, уселся на покосившуюся скамейку, устроенную у едва заметного родничка. — На войне мелкие оскорбления — не в счет. Дуэли тоже не в моде. Единственное, что от вас требуется, — это ответить на совершенно пустячный вопрос: к какому объекту вы двигались? За ближайшим поворотом мы видели знак: «Запретная зона». Что там — лагерь военнопленных, завод, склады?
Уже в кузове, придя в себя, шарфюрер набросился на сидевшего у заднего борта Арзамасцева, пытаясь вырваться на свободу. Но партизаны успели перехватить его, связать и провести «воспитательную работу». Следы этого «воспитания» отчетливо видны были на его лице еще и сейчас. Один глаз был подбит так, что шарфюрер вряд ли что-либо мог видеть им, другой тоже заплыл и покраснел. Однако эсэсовец не сник и, даже стоя у стены, все время вертел руками, пытаясь освободиться от ремней.
— Вы не поняли мой вопрос? Его нужно разъяснить? Унтер-офицер, — обратился он к Корбачу.
— Не трогать меня! — отшатнулся от Звездослава шарфюрер. — Не сметь трогать! Эти свиньи и так избили меня до полусмерти! Вы — офицер?
— Естественно, — ответил Беркут.
— Я имею в виду не эту форму. Вы и в самом деле офицер? Русский, парашютист?
— Да, я парашютист, лейтенант.
— Тогда уберите его! — кивнул в сторону Корбача.
— Но сам-то вы не офицер, а всего лишь унтер-фельдфебель.
— Вы неплохо разбираетесь в эсэсовских званиях, хотя даже офицеры вермахта порой путаются в них, — проворчал пленный. — И все же говорить я намерен только с офицером. А ты, — сверкнул он глазами в сторону Корбача, — пошел вон!
— Я тебя понимаю, — едва заметно улыбнулся Беркут Звездославу. — Но что поделаешь? Шарфюрер, видите ли, до глубины души возмущен обращением с ним. Итак, слушаю вас, — вновь обратился к эсэсовцу, когда Корбач скрылся за углом беседки.
— Ответить на ваш вопрос, господин лейтенант, я могу, только получив слово офицера, что вы подарите мне жизнь. Поверьте, сведения стоят такого слова.
— Я дал бы его, но вы видели, где мы укрылись. А место здесь надежное.
— Ну что ж, откровенно. Это уже хорошо. Но волноваться-то нечего — сообщив вам эти сведения, я, как никто другой, окажусь заинтересованным в том, чтобы вас не схватили. Поэтому буду молчать. Я сбежал от партизан, которых интересовала машина, а не объект, — вот моя версия. Разве это не гарантия?
— Логично, — неохотно согласился Беркут, чувствуя, что у него нет ни малейшего желания дарить жизнь этому наглому эсэсовцу. — Хотя и неубедительно.
