Только огромным усилием Крамарчук сдержался, чтобы не выкрикнуть ее имя, не позвать, не подхватиться.
«Ну, лейтенант! Ну, конспиратор анафемский! Побоялся, что назовем ее настоящее имя, если фашисты вдруг схватят нас по дороге?! Во спасение души, лейтенант, во спасение души!…»
— Дальше не ходить! — ощетинился один из полицаев, снимая с плеча карабин. — Ишь, разгулялась, выдра!…
Однако Мария не остановилась и даже не оглянулась. Проходя мимо Крамарчука, она несколько раз взглянула в его сторону, и Николаю показалось, что девушка заметила его. Вот только узнала ли?
Даже сейчас, в эти напряженные минуты, бросались в глаза ее стройная фигура, смуглое лицо, выбивающиеся из-под накинутого на плечи цветастого платка длинные черные волосы… Какой же невыносимо трудной должна быть жизнь любой красивой девушки в этом смертельно больном мире рассвирепевших, охмелевших от крови мужиков!
Теперь «ухажеры» были уже совсем близко. Крамарчук осторожно перекатился за ствол сосны и приготовился к стычке. «Жаль, что не прихватил автомат, — с досадой подумал он, искоса наблюдая за неуверенно проходящей мимо него Марией. — Полицаю, видишь ли, шмайсер не положен! Так ведь действительно не положен!»
Вот конвоиры почти поравнялись с ним. «Не пыхти, — мысленно сказал он себе. — Пусть пройдут. Пусть подставят свои задницы. Да и целиться будет удобнее…»
Стаи ворон больше нет. Но она где-то недалеко. К обедне эти твари не опаздывают.
«А ведь может случиться, что вот так, в стычке, мы с Марией и погибнем. В одну яму сбросят. К чертям! Как на сеновал — так с лейтенантом, а как в могилу — с Крамарчуком! Засудьбинило, мать твою!…»
Голос Мазовецкого послышался за мгновение до того, как Николай должен был нажать на спусковой крючок. Унтерштурмфюрер возник перед Марией так неожиданно, что девушка просто оцепенела. Вот эсэсовец что-то крикнул полицаям по-немецки, сердито помахал рукой, приказывая им возвращаться в село. Однако сущности происходящего здесь Мария так и не поняла. Она пыталась вырваться из рук эсэсовца, кричала: «Пусти, тварь!», но унтерштурмфюрер цепко удерживал ее возле себя, все грознее и раздраженнее прогоняя с глаз «ухажеров». Полицаи же неуверенно топтались в нескольких шагах от них, лепетали: «Мы что? Нам приказано…»
Но лишь когда эсэсовец по-русски, с сильным акцентом, рявкнул: «Пошли вон, свиньи! Пристрелю!» — позабрасывали карабины за плечи и, время от времени оглядываясь, поплелись обратно. Должно быть, они никак не могли понять, откуда здесь взялся немецкий офицер. И тем более не могли простить его вмешательства. Вот только страх перед эсэсовской формой оказался сильнее всех остальных чувств и эмоций. Испытывать судьбу они так и не решились.
Знали бы они в эти минуты, как Николаю не хотелось отпускать их восвояси, как нервно дрожал-дергался на крючке его палец. И только чудом можно объяснить то, что выстрел все же не прогремел. Нельзя было ввязываться в перестрелку в этой ситуации, нельзя! «Унтерштурмфюрер» чертов! Стоит себе на тропинке, как ни в чем не бывало. То ли специально не сходит с нее, чтобы полицаи не заподозрили обмана и не подняли тревогу, то ли откровенно фраерится — благо есть перед кем.
Стиснув зубы, Крамарчук глядел вслед полицаям и проклинал Мазовецкого за этот ненужный спектакль. Как он боялся сейчас, чтобы Мария не погибла! Как не по-солдатски, не по-мужски боялся он в эти минуты любого случайного выстрела! Только поэтому мысленно умолял Владислава: «Уведи ее! Да уведи ж ты ее с тропы! Перед кем выкаблучиваешься?!»
Уже потом выяснилось: Роденюк передал Ольге-Марии, что в лесу ее должен встретить «полицай», из своих. Но об «эсэсовце» она ничего не знала. Возможно, старик просто-напросто забыл сказать ей об этом, а может, не придал особого значения словам Крамарчука о его товарище в немецкой форме. Как бы там ни было, встреча на лесной тропинке с офицером-эсэсовцем оказалась для девушки ошеломляющей неожиданностью. И хотя Мазовецкий пытался на ходу объяснить Кристич по-русски, кто он и как оказался здесь, уводить ее в гущу леса пришлось почти силой. А звать на помощь партизана (Мария не заметила его, но знала, что должен быть где-то рядом) девушка не решилась, чтобы не выдать.
* * *
Дождавшись, пока полицаи наконец зашли в переулок, сержант подкрался к ельнику, в котором скрылись Мазовецкий и Мария. То, что он увидел там, заставило его расхохотаться. Растрепанный, без фуражки, «унтерштурмфюрер» безуспешно пытался удержать возле себя крепкую, по-мужски широкоплечую девушку, а та наотмашь, и тоже по-мужски, хлестала его по лицу.
— Мазовецкий, не терзай гимназистку! — не упустил он возможности поиздеваться над «очередным ухажером». — И вообще, не увлекайся. А ты бей его, Мария, бей! Пусть знает, как вести себя с девушками!
Мария удивленно оглянулась на «полицая». Замерла с широко раскрытыми глазами. Инстинктивно подалась к нему, прошептала «Андрей, ты?», но, поняв, что обозналась, нервно покачала головой, словно пыталась избавиться от призрачного видения.
— Крамарчук? — все еще полушепотом проговорила она. — Крамарчук? Сержант?! Господи, наконец-то свои!…
— Ну-ну, все, все, Мария! — пришел ей на помощь Крамарчук, чувствуя, что Кристич вот-вот расплачется. — Нас послал сюда лейтенант Громов. Так что все на мази.
— Он здоров? Нет? Ранен?
— Кой черт — ранен? Пули его обходят.
— Идите вы к дьяволу! — обиженно проворчал Мазовецкий, отряхивая свою фуражку с высокой тульей. — Оказывается, они еще и знакомы. Циркачи!
— Не ругайся при женщине, поручик, — съязвил Крамарчук. — Научись хоть каким-то манерам.
— Это в Варшаве женщины. А здесь — буйволицы.
Только теперь, окончательно осознав, что она среди своих, что спасена, Кристич закрыла лицо руками, нервно рассмеялась, бросилась к Мазовецкому, неловко чмокнула его в щеку: «Откуда ж я могла знать?! Вы уж извините», и снова подбежала к Николаю.
— Не надо, не надо!… — жестом остановил ее Крамарчук. — Во спасение души! Обнимать буду я. Только не здесь и не сейчас. Если, конечно, Громов из ревности не пристрелит меня. А пока что — бежать. С минуты на минуту полицаи доложат о своем приключении начальству, и последует команда прочесать лес.
— Что касается меня, то я с удовольствием отдам им твою кралю, — проворчал Мазовецкий. — Даже если для этого самому придется сдаться в плен…
— Да не сердитесь вы! — умоляюще попросила Мария. — Я так боялась. Это чудо, что я с вами. Завтра меня уже пытали бы в гестапо.
Она напоминала Крамарчуку нечаянно провинившуюся девчонку — смуглолицую, черноглазую, с выразительными чувственными губами… Могло показаться, что лишения военных лет не оставили на лице Марии никакого следа. Будто и не было в ее жизни трагических дней осады «Беркута», не было скитаний по оккупированным районам Подолии, не было ежедневного риска, страха, издевательств… И если бы не спадающая на лоб небольшая прядь седых волос… О, если бы не эта прядь, которую там, на тропинке, он почему-то не заметил…
