— По человеческим понятиям — тоже, — сегодня Беркут решил показать Колодному Змеиную гряду, считая, что лучшего места для закладки зимнего лагеря младшему лейтенанту не сыскать.
Поведение немцев подсказывало ему, что база на Лазорковой пустоши для них уже давно не тайна. И что по первому снегу, когда леса вокруг плато основательно оголятся, они обязательно оцепят его и штурм будет упорным и недолгим.
— Я, конечно, понимаю, что «партизанские понятия» имеют свою, особую, специфику, — попытался уточнить Колодный, — и не всегда связаны с красотами природы.
— Вот именно. Скорее — с ее суровостью. Там, — кивнул Беркут в сторону хаотично громоздящихся скал и валунов, — природа и в самом деле скуднее. Зато есть куда отойти и часок-другой продержаться.
— Я так понял, что тот, последний, бой вашей группы…
— Нет, не здесь, — уловил суть вопроса Андрей. — Это происходило по ту сторону гряды. Или где-то западнее. Впрочем, тогда я тоже добирался в эти места с проводником. Слышь, Гандзюк, ты ведь у нас местный… Гряда, похожая на крепостную стену… Приходилось видеть такую?
— Есть такая, есть. Сам когда-то залюбовался. Только отсюда далековато. Напрямик если — километра четыре, но придется сбить две пары сапог. А в обход — все восемь. Если держаться по правую руку — чуть ближе. Но там болото, — медленно, с ленцой объяснил сорокапятилетний боец из отряда Иванюка, направленный к ним связным.
— Тогда веди к ней, — потребовал младший лейтенант.
— Зимовать все-таки лучше здесь. Горы защитят от холодных северных ветров, до села и шоссе отсюда ближе. Лес тоже гуще. Да и ручей рядом. — Высказав все эти доводы, Гандзюк удобнее привалился к позеленевшему валуну и то ли задремал, то ли погрузился в какие-то свои воспоминания, будучи уверенным, что погнать его в дебри этого чертового нагромождения скал командиры уже не решатся.
До войны Гандзюк был лесником, его кордон находился недалеко отсюда, и вряд ли они смогли бы найти лучшего проводника. Однако от Гандзюка тоже услышали немногое. Шел он молча, отвечал односложно, причем так, что не всегда было понятно: согласен или возражает. Да и по окрестностям гряды вел как-то неохотно, стараясь не заходить в глубь плато — всё по краешку да по краешку.
— Но если немец прижмет по-настоящему, — вмешался Горелый, который до сих пор тоже предпочитал отмалчиваться, — лагерь нужно будет перенести под ту самую стену. Когда-то, еще школьником, я побывал по ту сторону Змеиной Камьяницы — так мы ее называем. Скалы, пещеры… На таких позициях держи оборону хоть целый месяц.
— Вот только собрались мы в этих лесах не для того, чтобы месяцами обороняться, — заметил капитан. — Гандзюк прав: к селам и шоссе отсюда ближе. А значит, действовать будет удобнее. Да и люди меньше будут изматываться.
Беркут действительно не сомневался в том, что лесник прав. Потому и решил: «Отдохнем минут двадцать, и еще раз обойдем окрестности, выбирая место для землянки».
Однако, убеждая других в том, что искать сейчас «крепостную стену» нет ни времени, ни смысла, сам капитан едва подавлял в себе желание тут же подняться и пройти хоть восемь, хоть все восемнадцать километров, лишь бы еще раз побывать на Змеиной гряде. В тех местах, где погибли его ребята, где, отстреливаясь последними патронами, уже не надеясь вырваться из этого ада живым, он упорно уходил к перевалу. Побывать, вспомнить своих бойцов, поклониться обугленным останкам дуба-патриарха…
В том бою Крамарчука с ними не было. Мазовецкий, побывавший на задании вместе с сержантом, остался жив. А вот сам сержант исчез. Если бы он уцелел, то, конечно, сумел бы найти его или отряд Иванюка. Тем более что в окрестных селах к тому времени опять заговорили об отряде Беркута. К тому же далеко уйти Крамарчук не мог. В любом случае он держался бы поближе к этим краям, к Днестру.
В серой туче медленно очерчивался нимб угасающего солнца. Лучи его поползли по листве березы, по замшелым камням и образовавшимся в каменных воронках усыпанным листвой озерцам.
«А если бы он и ушел из этих мест, то лишь в попытке разыскать Марию, — подумал Беркут, поправляя под собой полу шинели. Сначала земля показалась ему довольно теплой, но теперь она, похоже, остывала даже под его телом. — Только в поисках Марии, — добавил он уже более уверенно. — Она — последнее, что у нас двоих оставалось в этой распроклятой войне».
— Пережить бы эту зиму, капитан, — тяжело вздохнул Колодный. — Если не поступит приказ и нас не вырвут отсюда за линию фронта, для меня это будет самая страшная зима. Прошлой меня забросили в тыл врага всего на месяц. Но до сих пор вспоминаю его, словно десять лет, проведенных в сибирской тайге.
— Мне вспоминать будет труднее. Для меня она будет третьей.
— Понимаю, капитан. С содроганием, конечно. Вряд ли я смог бы так. Удивляюсь твоему характеру. Даже то, что мне пришлось увидеть самому… Увидеть тебя в бою…
— Брось, лейтенант, — недовольно поморщился Беркут. В последнее время он почти никогда не добавлял «младший». Так было проще.
Колодный умолк, и Андрей вновь мысленно увидел Марию… Ту, лежащую на камне в каком-то провале, в котором, вырвавшись из замурованного дота, они оказались после блужданий по карстовым пещерам.
«Что ты знаешь об аде, младший лейтенант?! Зима в тылу врага! А замурованный, облепленный врагами дот, в котором отсчет жизни и смерти ведется на секунды?»
Мария… Ей нужно было уйти из этих мест. Еще в сорок первом. Она же, наоборот, стремится быть поближе к отряду, хотя понимает, что это связано со смертельным риском. Зачем? Странный ты человек, возразил Андрей сам себе. Все очень просто: хочется быть рядом с тобой и Крамарчуком. Да, и с Крамарчуком — тоже. Нельзя же отказывать ей в чувстве солдатского братства только потому, что она женщина! Просто тебе страшно видеть ее в бою — это другое дело. Ты любишь эту женщину, и сама мысль о том, что она снова и снова подвергается опасности, находясь при этом почти рядом с тобой, становится невыносимой.
Понятно, что пребывание в отряде было бы для нее смертельно опасно. Но разве в Квасном ей, защищенной от врага всего лишь какой-то липовой справкой сельского старосты, бояться уже было нечего? В отряде она по крайней мере могла бы рассчитывать на твою помощь. А на кого ей было рассчитывать в чужом селе? Однако тогда, во время боя у Змеиной гряды… Ну, что тогда-тогда? Поклонись в ноги сержанту за то, что не привел Марию Кристич в отряд. И хватит об этом.
— Гандзюк! — позвал он задремавшего лесника. — Там, за грядой, у «крепостной стены», я наткнулся на большую пещеру. Немцы шли по пятам, поэтому вскочить туда я не решился…
— Есть пещера, есть, — неохотно, сквозь дрему, отозвался Гандзюк.
— Так повел бы нас туда, — оживился Колодный. — Вдруг и в самом деле стоящая пещерка? В морозы можно было бы в ней пересидеть. И лазарет неплохой, особенно если «мессеров» на нас натравят.
— Так ведь пещер в этих краях много, потому и не в диковинку. Об этой же мало кто и знает. Ущелье там, как преисподняя, — все так же лениво, утомленно объясняет Гандзюк. — Туда и попасть-то можно, только вскарабкавшись на гору, чтобы затем пройти по едва заметному карнизу.
