«Если Отшельник выдержал такое и не сломался, — мысленно сказал себе сержант, — значит, должен выдержать и ты. Иначе грош тебе цена!».
— Пожалуй, мы его просто расстреляем, а, мой фельдфебель? Хотя он и партизанил, но как-никак солдат.
До дерева, до «крестного суда», пять-шесть шагов. Возле него, широко расставив ноги, стоит Лансберг. Руки на ремне, кобура расстегнута. Голова чуть склонена набок. И напряженный, внимательный взгляд человека, испытывающего истинный интерес к своей жертве.
— Шарфюрер, то есть унтер-фельдфебель, если по-общеармейски, Лансберг, — представил Штубер этого человека, когда во дворе полиции Крамарчука подвели к автобусу.
— И зачем ты меня знакомишь с ним? — воинственно поинтересовался Николай.
— Решил, что вам стоит познакомиться поближе. Подружиться, понятное дело, не успеете, но все же… Редкостного, должен я тебе, сержант, доложить, дара этот специалист.
Только теперь Крамарчук понял, зачем Штуберу понадобилось это знакомство. Лансберг и есть их «специалист по распятиям». Казнь Отшельника, очевидно, была его работой. «Попался бы он мне дня три назад!»
— Может, лучше предложить сержанту Крамарчуку перейти к нам, а, господин гауптштурмфюрер? — неожиданно произнес фельдфебель, очень удивив этим самого обреченного. Уж от кого-кого, а от Зебольда, этого волкодава, подобной снисходительности он не ожидал.
— Не узнаю вас сегодня, наш Вечный Фельдфебель, — пожал плечами Штубер. — Такое великодушие, такая снисходительность. Что произошло, мой фельдфебель?
— В нашей команде уже немало прекрасных русских солдат. Им понадобится опытный командир. Взводный.
Крамарчук заметил, что Лансберг внимательно смотрит туда, где стоит Штубер. Шарфюрер даже чуть-чуть приподнялся на носках, чтобы видеть лицо своего командира через плечо обреченного. И хотя Николай не оглянулся, он понял, что остальные тоже выжидающе смотрят сейчас на гауптштурмфюрера. Осознавая это, он механически проделал еще два шага, сорвался с места, головой сбил с ног, словно протаранил, Лансберга и, метнувшись за ствол дерева, изо всех сил побежал к ближайшему кустарнику.
Сначала несколько секунд ему подарил этот неожиданный вопрос фельдфебеля. Потом первые пули принял на себя старый развесистый клен. Уже обгоняя его, автоматные очереди вгрызались в бетон дота. Но Крамарчук не решился вскакивать в полузасыпанный окоп, который вел к нему, понимая, что сейчас эта обгоревшая бетонная коробка станет западней-могилой.
12
Немецкий капитан сидел на корточках, чуть в сторонке от ложбины, в которой лежали раненые. Увидев Беркута, он поднялся и дрожащей рукой отдал честь. Среднего роста, щупленький, в испачканной шинели, он напоминал переодевшегося в военную форму подростка. Одно стекло в его очках казалось разбитым, и он так и носил их, с торчащим осколком в дужке.
— Уберите стекло, гауптман, — по-немецки посоветовал ему Беркут. — Останетесь без глаза.
— Что? — немец сначала удивленно вытянул шею, и только потом, столь же удивленно, пробормотал: — Простите?…
— Осколок стекла уберите. У нас нет окулиста, чтобы потом спасать ваш глаз.
— О, да, извините, господин… кажется, капитан, — человечность, какая-то житейская обыденность замечания русского офицера поразила и шокировала его. — Вы так свободно владеете германским? Из фольксдойч?
— Из диверсантов. С начала войны сражаюсь в вашем тылу, — сурово улыбнулся Беркут. Он умышленно сказал это, понимая, какое впечатление должно произвести его признание на «храбреца»-капитана.
— Из диверсантов? Понимаю-понимаю. Люди особой храбрости, ценю.
— Это ваша рота противостоит моим людям?
— Да, ротой командовал я.
— Вы лично повели солдат по ложбине на прорыв, но затем не смогли уйти?
— Так оно все и было.
— Рискованная операция. Наверное, вас интересует судьба остатков вашей роты?
— Если это возможно, господин капитан. — Немец уже в который раз безуспешно пытался вынуть дрожащими руками осколок стекла, но оно ему не поддавалось. Однако по тому, как дрожали его руки, Беркут понял: это не от страха. Это нервы. Обычная метка войны.
— В строю осталось около взвода, — объяснил ему Беркут. — Все откатились в долину. Я не атаковал их только потому, что не хочу терять своих солдат. Но если они вздумают сунуться…
— Понятно. Спасибо, господин капитан.
Старшине надоело наблюдать, как гауптман возится со своей стекляшкой. Бесцеремонно вырвав из рук немца очки, он одним движением вынул осколок, прочистил дужку полой своей шинели и вернул их офицеру.
— Что будет со мной, господин капитан? — спросил немец, несколько раз поблагодарив Кобзача. — Меня расстреляют?
— Естественно. Как вы понимаете, лагеря для военнопленных здесь не предусмотрели.
— Ах, да, вы — диверсант. Пленные для вас не существуют, — отрешенно проговорил гауптман, невидящим взглядом рассматривая оставшееся стекло на своих очках, которые все еще держал в руке.
— Вот именно. Выведу вас на ничейную полосу и там расстреляю. На виду у ваших солдат. Как считаете, это будет выглядеть достаточно почетно?
Гауптман угрюмо посмотрел на Беркута, на старшину, почему-то взглянул туда, где за изгибом ложбины лежали русские раненые… Двое из них были ранены легко. Они даже приподнялись и с интересом наблюдали за допросом. Но третий тяжело стонал и что-то выкрикивал в бреду.
«Почему Бодров медлит?! Нужно отправлять их в тыл», — перехватил Андрей взгляд немца.
Гауптман еще раз взглянул на Беркута и, низко опустив голову, умоляюще пробормотал:
— Не нужно перед солдатами. Это не честь, это позор. Я ведь не ранен. Я попал в плен нераненым, а это всегда позор.
— И я того же мнения. В плену вы оказались явно не лучшим образом.
— Скажите, ваш старшина владеет германским?
— Ни слова. В этом одно из его достоинств.
— Прекрасно. Тогда вот что… Мы оба — командиры рот. Ни моего, ни вашего командования здесь нет. Мы могли бы как-то договориться с вами. Я бы очень просил вас…
— Говорите проще, гауптман. Умоляете подарить вам жизнь?
— Нет, вы не так поняли меня. Не умоляю… как видите…
— Именно к этому я все и веду, — жал на психику немца Беркут. — Понимаю, что вы мудрый человек и конечно же попытаетесь спасти свою шкуру. Поэтому слушайте меня внимательно: вам вернут оружие, и через несколько минут вы, незамеченным, — об этом я позабочусь, — выползете из этого ущелья в долину и под нашими неметкими выстрелами доползете до своих. То есть героически вырветесь из окружения.
— Но, господин капитан…
— Успокойтесь, я не пытаюсь вас вербовать, не требую предавать Великую Германию. «Чудом спасшись», вы дадите своим солдатам два часа отдыха.
