— Точно, — удивленно подтвердил капитан, отыскав свою фамилию. — Успел, гад!
— Ну а Клавдия Виленовна, учительница, еще раньше была замечена. Ее фамилию он особенно жирно подчеркнул.
— Божественно! — повертел в руках бумажку Беркут. — Удивительная мразь. Кстати, один такой список я у него изъял.
— Этот у него, оказывается, запасной был. Не Только особо доверенный, но и особо предусмотрительный попался.
— Постойте, а почему вдруг вы начали обыскивать его, прощупывать подкладку?
— Потому что еще тогда, когда этот жук прибился сюда, я не поверил, что у него только один такой списочек. Идя от вас, он слишком слабо возмущался-пузырился по этому поводу. А тут еще учительница ему на глаза попалась. «Здравствуйте, — говорит ей, — Клавдия Виленовна. Что ж это вы здесь? Там немцы опять школу открывают. Слух пошел, что вас директором назначить хотят». Учиха эта отшатнулась, как от Сатаны, — и в каменоломни, отплакиваться. К вам, часом, не приходила?
— Приходила. Я верю этой женщине, Звонарь.
— Кто ж не верит, кроме этого кладовщика немецкого? Мне она тоже, как святому апостолу, все выложила. Умоляла поговорить с комендантом, с вами то есть. Пусть, мол, не оставляет у себя этого страшного человека. Пусть лучше отправит его на тот берег.
— Почему же не поговорили?
— О чем говорить? Сами все знаете. А тут бой. Ну, тот, второй. Первый он, кажется, отсиделся. «Особо доверенный» наш, конечно, струсил. Доносы в НКВД строчить — одно, а воевать — другое. Но я ему винтовку в руки — и в общий строй. Как и было приказано, — подчеркнул Звонарь. — Все как положено.
— Ладно, что уж теперь: погиб — значит, погиб. В бою за Родину… так и будет объяснено, когда понадобится. — А немного помолчав, капитан еще раз уточнил: — Говорите, во время атаки?
Звонарь повесил фонарь на стенку, вернулся, взял из руки Беркута список, старательно сложил его.
— Аккурат в бок. Тремя пулями. Из «шмайссера» фашист проклятый прошелся. Все, как положено.
Но именно это, невпопад повторенное Звонарем «Все, как положено» и смутило Андрея.
— Вы сами все это видели?
— Рядышком был. Немца отпугнул, перевязать пытался. Да какой черт перевязывать? Три дырки в бок, в живот, считайте.
— Личностью он был сложной, — молвил капитан, — поэтому будет хорошо, если об истории его гибели узнает как можно больше людей.
— Это вы правильно рассуждаете, я об этом умом своим баландным почему-то не домурыжился. Кстати, листичек этот, товарищ капитан, списочек-то есть… в печку его, или, может, сохранить, энкаведистам передать? Все-таки старался человек. — А, выдержав несколько секунд напряженного молчания капитана, отчеканил: — Есть, в печку! — И, повертев листик на свету, как фокусник перед глазами полузагипнотизированного школьника, осторожно, благоговейно как-то, засунул его между еще неохваченными огнем кончиками поленьев.
— Вы хоть похоронили этого ревнителя?… — молвил было Беркут, однако тотчас же осекся: о мертвом ведь…
— Там рядом два немца полегли. Мы его к ним подтянули. Ихние гробокопатели дело свое эшафотное знают туго. Ну а бумажку эту я только учительнице показал, для успокоения. И вам. Теперь вот, сами видели, ее и вовсе нет. И не было. Ту, что у вас осталась, — если, конечно, осталась, — тоже советую… Такая бумага — она должна быть или в огне, или в «деле». А только мурыжится мне умом моим баландным, что подшивать такие бумажки в «дела» наши есть кому и без нас. «У них там все под протокол», — как любил говаривать новопреставившийся «особо доверенный».
«Уж не ты ли сам и убил этого новопреставившегося? — мысленно молвил ему в спину Беркут. — Не на твоей ли совести все три шмайссеровские пули?» Однако мысленно «произнеся» это, Андрей не почувствовал ни ненависти к Звонарю, ни желания во что бы то ни стало разоблачить его, ни, тем более, — жалости к погибшему. Это если уж так, «под протокол…»
25
— Что там у тебя, старшина?
— Старшина Бодров погиб, товарищ капитан. Только что. Рядовой Травчин у аппарата.
Из груди Андрея вырвалось нечто похожее на стон.
— И старшина, значит? Проклятая война. «Удел солдата — бой, штыки и память…» — угрюмо процитировал невесть из каких глубин памяти подвернувшуюся строчку. — Так чем порадуешь, рядовой?
— Немцами порадую, товарищ капитан, — нервно пробубнил Травчин. — По льду, по берегу, вдоль каменной гряды… везде одни немцы. Вразвалку идут, словно на полигоне.
— А что это ты так разволновался? — Как всегда, в минуты наибольшей опасности и наивысшего напряжения нервов, когда находящиеся рядом с ним бойцы оказывались на грани психологического срыва, на грани паники; когда в сознании каждого главенствовало только одно ощущение — безысходности, а, следовательно, гибели, — Беркут заговорил не наигранно спокойным, а холодным, уверенным голосом человека, давно готового к подобному повороту событий и твердо знающего, что выход все же существует. — Решил, что немцев многовато? Так врагов всегда слишком много. Но, раз поперли такой массой, по всему видать, зауважали.
— Но нас-то всего пятеро! — почти в отчаянии напомнил рядовой. — Двое — за пулеметом, да двое — при автоматах; Сам я ранен в плечо…
— И все же выгляни, — перебил его Андрей. — Скомандуй своим: «Бой прекратить! Всем — в штольню! Уйти за баррикаду!». «Адская машинка» у тебя под рукой?
— Дотянуться можно.
— Взрываешь лично. Понял, ефрейтор Травчин? Не поправляй, будешь ефрейтором, повысим. Хорошая служба — есть хорошая служба.
— Что ж, если надо, рванем.
В посылках, которые им сбросили с самолета, оказалось шесть мин и три «адские машинки». Беркут просил их для диверсий на шоссе, а пришлось использовать здесь. Мины заложили возле каждого входа, присыпав патронами и щебнем, которые должны были дополнять убойную силу самих взрывчаток. Но все же сообщение о том, что на «маяке» осталось всего пятеро бойцов, привело его в уныние. Даже за тремя баррикадами, что сооружены на изгибах штольни, такому гарнизону долго не продержаться.
Единственное, что хоть как-то способно было утешить капитана горьким командирским утешением, что на какое-то время эти пятеро все же отвлекут на себя значительную часть атакующих. А дальше — дальше у всех у них одна судьба, одна звезда небесная.
— …Бердичев на проводе!
— Тяжеловато дышишь, Мальчевский. С чего бы это?
— На ходу отвечаю, капитан. Бегу вот с аппаратом.
— В атаку, что ли? — Общаясь с этим сержантом, Беркут поневоле заражался его житейской иронией и незаметно для себя переходил на тон, который сам Мальчевский неминуемо навязывал любому собеседнику.
— Пока что атакую собственные тылы.
— То есть по научному говоря, драпаешь?
