— Значит, всего десять? — упавшим голосом переспросил Беркут.
— Ачба был одиннадцатым. Все, кто сумел прорваться. Немцы перехватили нас, пройдя между хутором и «маяком», но мы держались…
— Ясно, лейтенант, ясно.
— Итого, двадцать три человека.
— С радистом, — продолжил капитан мрачную арифметику, припоминая, никого ли не забыл. — Почему не взрываешь? — вдруг всполошился он, после нескольких мгновений молчания.
— Жду, пока немцы сосредоточатся, подойдут те, что околачивались возле «маяка». «Маячники», вон, уже отсалютовали, но, по-моему, здорово поспешили. Надо было выждать.
— Смотри, не пережди. Немцы могут обнаружить.
— Рискнем. Они сбегаются, прячась от пулемета Ачбы. Мой наблюдатель у щели видит их.
«Наблюдатель, щель…» — мгновенно отреагировал Андрей. Он вспомнил, что недалеко от «лазарета» есть выработка, некоторой, через два лаза, просматриваются передок танка и небольшое пространство возле задка.
Их вообще здорово спасало огромное количество щелей, по которым в подземелье проникал дневной свет, а иногда и солнечные лучи. Обнаружить такой пролом или щель сверху было сложно, потому что образовывались они, как правило, между камнями, под естественными плитами или козырьками откосов. Но в подземелье их выявляли сразу же.
У одного из таких проломов и сидел со своей рацией Коржневой. Сегодня на поверхности плато было по-весеннему солнечно и тепло, и Беркуту даже показалось, что радист подставляет под солнечные лучи свою заросшую щеку, пытаясь если не подзагореть, то хотя бы согреться.
— Что слышно, бог связи?
— Следующий сеанс через два часа. Но на всякий случай дежурю.
— Отставить дежурство. Оружие в руки — и за мной! — он даже не оглянулся, будучи уверен, что Коржневой сразу же последует за ним.
Пробежав несколько переходов, — ориентироваться теперь приходилось по проникающему свету, а кое-где подсвечивали фонариком, — они достигли той выработки, о которой Беркут так спасительно вспомнил. Еще на ходу он объяснял радисту ситуацию, очень жалея при этом, что «более строевого» солдата под рукой не оказалось. Радист же угрюмо отмалчивался.
Судя по его реакции, за рацией он все же чувствовал себя увереннее, чем в бою.
Двое немцев уже притаились под передком танка, в мертвой зоне, и теперь совещались, как лучше выкурить русского из-за брони. Третий восседал на башне, выкрикивая ругательства в адрес танкиста, который, распугивая врагов, угрожающе вертел орудийным стволом, стрелять из которого уже было нечем. Позади танка Ачбу подстерегали еще двое. Но эти притаились за валуном.
— Бери на себя тех, что у передка, — сказал капитан радисту. — Только не увлекайся, как бы они тебе в глаза не насорили.
— Понял, — вскинул тот свой карабин.
— Не спеши. Сначала сниму того, что на башне, иначе сбежит, подлец.
Из своей щели Андрей мог видеть только сапоги этого башенного вояки. По сапогам он и прошелся. Потом, чуть сместившись, ударил по тем двоим, что перекуривали за валуном. В ту же минуту подал голос и карабин радиста.
Обнаружив подкрепление, Ачба тоже отозвался короткой пулеметной очередью. Но патроны он явно берег, удостоившись за это похвалы капитана.
— Ачба, ты слышишь меня?! — крикнул Беркут, не обращая внимания на автоматную лихорадку, которой огрызались немцы, окружившие танк. Кажется, они так и не поняли, откуда именно стреляли русские, и на всякий случай поливали свинцом все пространство в той зоне, где засели двое из гарнизона.
Ответа не последовало. Беркут окликнул бойца еще раз, а затем добавил:
— Если слышишь, поверни ствол орудия чуть-чуть влево!
Орудие качнулось и двинулось влево. Очевидно, Ачба открыл смотровую щель, иначе вряд ли услышал бы этот голос из преисподней.
— Дождись вечера! Попробуешь выйти через нижний люк и в темноте уползти!
Беркут понимал, что этот совет ровным счетом ничего не стоит: уйти из-под окруженного танка будет очень сложно. Но что он мог еще посоветовать? Атак по крайней мере напомнил о нижнем люке.
— Прощай, капитан! Последний патрон будет в себя! — донеслось из машины. И вслед за словами — короткая автоматная очередь по невидимым Беркуту врагам, из смотровой щели механика-водителя.
— Никакого «прощай!»! Держись! К вечеру подойдут наши.
28
Первая граната юлой подкатилась под передок танка, и от взрыва он резко подался на своей давно подбитой гусенице назад.
Вторая взорвалась от удара о башню. Пока что рвались противопехотные, и за толстой броней это еще было терпимо. Но Беркут понимал: очень скоро у фрицев отыщется и противотанковая. Или бутылка с зажигательной смесью.
— Коржневой, остаетесь здесь. Не подпускать их к танку. После каждого выстрела меняйте позицию. Через полтора часа вас сменят. Прислушивайтесь ко всему, что может крикнуть Ачба. Оставляю свой автомат и два запасных рожка. Патроны беречь. Вопросы?
— Так через полтора часа меня сменят, верно я понял?
Взрыв, в котором растворились его слова, глухим эхом прошелся по всем штольням, словно гул, порожденный мощным землетрясением.
«…Я еще четыре артиллерийских снаряда в щебенку врыл, — вспомнились капитану слова Мальчевского. — И патронов подсыпал. Для эффекта. Мы, в землю ушедшие, салютуем вам!».
Судя по всему, салют получился. А вот что касается эффекта… нужно выяснить. Впрочем, зря Мальчевский не занервничает.
— Сменят, Коржневой. Нас тут скоро всех сменят. Радистом ты уже побыл. Теперь побудь настоящим бойцом-окопником. Хотя бы часок, зато настоящим.
Через несколько минут Андрей уже стоял у завала, за которым засели Кремнев и его бойцы. Он был устроен у изгиба штольни, и с правого края его хорошо просматривалась горловина, за которой серел вход в открытый карьер.
— Орудие они еще не подтянули? — поинтересовался у лейтенанта, осторожно выглядывая через бойницу.
— Пока нет.
— Божественно! Решили начать с пулемета. Точнее, с переговоров. Пулемет и гранаты они пустят в ход, как аргумент устрашения. До взрыва не отвечать ни единым выстрелом, — приказал он бойцам. — Пусть часть из них сунется сюда, втянется в штольню.
— А потом рвануть, отрезав вошедших от выхода, — согласился Кремнев. — Ночью разберем завал и попробуем вырваться на поверхность. Может быть, еще и Ачбу спасем.
— Божественное решение-
— Русские, сдавайтесь! — прокричал кто-то из осаждавших. Но, очевидно, это была единственная фраза, которую он освоил настолько, что мог произносить почти без акцента. — Ми здаваль вас плен! Всем жизнь плен! Русские, сдавайтесь!
Ответа не последовало. Подземелья угрюмо молчали, и молчание это страшило германцев больше нежели пальба.
