— Естественно. В душе вы остались поручиком Белой гвардии, — Беркут услышал, что в их укрытие спускается кто-то из своих, но, решив, что это, очевидно, лейтенант Кремнев, отвлекаться на него не стал. — И потом, не германцы вас этим чином наделяли, и не им отнимать.
— Благодарю, это по-офицерски. Знаете, все германцы в сути своей — провинциальные мерзавцы… Как и полицаи. Вы, наверняка, слышали, как некоторые из них обращаются ко мне.
— Уж наслышан.
— Похоже, вы — единственный, кто еще помнит здесь, что я офицер. Для меня это… сами понимаете. Забыл спросить: коль вы уже капитан — значит, побывали по ту сторону фронта?
— Чуть-чуть не дошел. По рации повысили.
— И не торопитесь туда. Эти провинциальные мерзавцы коммунисты могут произвести вас хоть в майоры, а хоть в полковники, но затем неминуемо арестуют и тут же хлопнут. Как агента абвера, завербованного в тылу врага.
Тем временем в пещере появился еще кто-то третий.
Беркут слышал, как, уже окончательно успокоившись, Хомутов перешептывался с ним. Однако сейчас его все еще целиком занимал разговор с Роздановым. Вот уж действительно невероятная встреча! Такую может преподнести только война.
— А что же ваш друг Рашковский? — поинтересовался он, чтобы как-то продолжить беседу. — Странно, что он выпустил вас из рук.
— А ведь ни один Ганс не посмел обращаться со мной с таким хамством. Жестокость — да, было. Но хамство-то, хамство истинно русское, неподражаемое. Уж поверьте мне, изъездившему Европу.
— И что, обошлось без суда? — Беркут сам не мог объяснить, почему он с такими подробностями расспрашивает Розданова обо всем этом.
Конечно, они прошли через общую камеру и смерть витала над ними, словно двуликий ангел Янус. Конечно, Розданов — поручик Белой гвардии. А сейчас еще и солдат гитлеровской армии. И все же… Эта удивительная встреча «после гибели» взволновала его до глубины души.
— О том, что я выжил, Рашковский узнал только через неделю. Я стрелялся в субботу. В воскресенье ему не доложили, а в понедельник он укатил в областной центр по служебным делам. Для меня это была отсрочка. Благодаря ей фельдшер, истинно русский интеллигент, сумел связаться кое с кем из находящихся в Подольске белоэмигрантов. А те — с каким-то полковником Русской освободительной армии.
— Которой командует бывший генерал-лейтенант Власов?
— Той самой.
— И даже Власов вмешался?
— К тому же подключились эмигранты из Берлина.
— Значит, в конечном итоге вам немыслимо повезло, поручик…
Розданов ответил не сразу, а когда все же заговорил, то голос его был едва слышимым:
— Какое-то время помолчим, господин капитан. Сюда приближаются эти провинциальные мерзавцы…
36
— Эй, Розданов! — прислушивался Андрей к тому, что происходило на поверхности. — Какого черта уселся здесь?!
— Тут небольшая щель. Почудилось, будто кто-то там двигается.
— Так почудилось, или там действительно кто-то есть?
— А черт его знает! Может, партизаны, а может, духи подземные бродят.
Подошли двое. Остановились у самой щели. Капитан сумел заметить, как один из них снял с плеча карабин и успел отпрянуть в сторону.
Пуля ударила в каменную стену между ним и Хомутовым, срикошетила в свод и, вновь срикошетив, прошла в миллиметре от его щеки. Полицай выстрелил еще дважды, но капитан уже успел переметнуться на ту сторону, где прятались Хомутов и присоединившийся к ним боец.
— Нужно уходить отсюда, — прошептал кто-то из этих двоих, дернув его за полу шинели. — Наши уже в пещере.
— Кто тут?
— Я, кто же еще?
— Ты, Калина?! — шепотом удивился капитан, чуть помолчав. Он не мог понять, действительно ли рядом оказалась девушка, или это ему только почудился голос Калины. — Откуда ты взялась?
— Все оттуда же, вслед за вами приползла.
— Пойдемте отсюда. Здесь нас перестреляют.
— Мальчевский сказал, что вроде бы ты в село ушла, чтобы там дождаться наших войск.
— Так оно и было.
— Зачем же вернулась? Ведь на том берегу уже наверняка наши.
— Просто, взяла и вернулась. А то получается, что вы здесь, а я — там, неудобно как-то.
— Вот и оставалась бы там.
— Так ведь по тебе соскучилась, — грубовато отшутилась Калина, — по красавцу трефовому о погонах офицерских.
— Ладно, вернулась — так вернулась. Уводи отсюда Хомутова. Уводи его, уводи; если ты ползла вслед за нами, то все слышала!
— Было что слушать. Стыдоба одна! Солдат, называется.
— Находите лаз и пробирайтесь к своим. Я — чуть позже.
— Никакого черта там нет! — опять донеслось сверху. — А если и есть — поди достреляйся до него. Щели тут на каждом шагу. Пойдем отсюда, вон, взводный развел костер…
— Правильно, господа, идите грейтесь, — посоветовал Розданов. — Я еще немного постерегу.
— Опять постережешь? Отличиться хочешь, поручик? В офицеры опять рвешься, в офицеры? Ну-ну… Вот она, белая кость, недострелянная! Небось солдатский ворот шею трет? Дружок в окопах да солдатских блиндажах не тот пошел?
— Я сказал: «постерегу». Почудилось мне, — Беркут заметил, что в этот раз поручик не вскипел, как обычно, и даже не употребил свое привычное: «провинциальные мерзавцы». Он вел себя тихо, почти смиренно, — лишь бы эти двое поскорее убрались,
— Давай-давай, стереги. Может, самого этого ихнего капитана подстережешь. Сразу к «Железному кресту» представят.
— …Осиновой степени, — хохотнул другой, до сих пор молчавший. — С могильным венком.
— Провинциальные мерзавцы, — процедил им вслед Розданов. — Когда они успели наплодиться на этой земле, вы не знаете, лейтенант?
— Трудный вопрос, — вплотную приблизился к щели Андрей.
— Ах, да, извините, капитан… Все забываю, что произвели.
— Не имеет значения.
— Вы не правы, имеет, — убежденно возразил Розданов. — Для офицера чин — дело святое. Эх, была бы это наша, настоящая, русская армия! Поперли бы мы сейчас этих германцев вместе со всеми их союзниками, полицией и власовцами.
— Вот именно, и власовцами, — иронично добавил Беркут. — Спасибо, что не забыли уточнить. Кстати, не могли бы вы сообщить мне: на том берегу уже наши?
— На том — да, ваши. В некоторых местах уже зацепились. Однако деревня напротив косы еще в руках немцев. Окопы там в три ряда, каждый дом — огневая точка.
— А здесь? Здесь что происходит? Какому войску противостоим?
— Это уже допрос, лейтенант, пардон, капитан.
