Лена перечитала письмо раз, другой. Неужели это правда? Она
поедет в большой город, и кончится тоскливое одиночество… Нет, так не бывает.
Зачем сестре брать на себя такую обузу? Ведь Лена ни на что не годится.
Мать живет одна, Ольга писала, что она не совсем здорова.
Возможно, сестра хочет разделить с ней заботы о матери.
Но что ждет ее здесь? Тоска, Раисина торговля, Пашины
наколки. Даже не надо травиться или выбрасываться из окна — Паша и так ее
доконает. Поеду, решила Лена, терять мне здесь нечего.
Денег хватило только на билет в одну сторону, и вот теперь
она стояла у окна движущегося поезда, умирая от волнения. Ольга почему-то не
смогла или не захотела встретить ее на вокзале, зато подробно описала, как
доехать до квартиры их матери. Лена подхватила легкую дорожную сумку,
попрощалась с проводницей и зашагала по перрону — высокая, стройная, очень
просто одетая женщина, выглядевшая со спины значительно моложе своих лет.
Человек, заглянувший ей в лицо, заметил бы две новые морщинки около рта — следы
недавнего горя, усталое выражение в глазах и даже несколько преждевременных
седых волосков.
* * *
Ольга с недоумением разглядывала стоящую в дверях девчонку в
джинсах и джинсовой же куртке.
— Здравствуйте, — робко молвила та, и Ольга
поняла, что видит перед собой сестру.
Лена улыбнулась и вошла в прихожую. И хоть вид у нее был
какой-то неприкаянный, во всем облике было что-то неуловимо знакомое.
«Неужели и правда — голос крови?» — удивленно подумала
Ольга.
Лена поставила сумку, сняла куртку и осталась в
бледно-голубых джинсах и черной рубашке с короткими рукавами. Талия, затянутая
ремнем, была тоненькая — руками обхватить. И сама сестра была худая, все
какая-то воздушная.
«Ах да, балерина», — с неудовольствием вспомнила Ольга.
Сама она в свои тридцать шесть была достаточно стройна, но
бюст имела, и вообще фигура у нее была хорошая. В юности она занималась
гимнастикой, но на диете никогда не сидела, могла есть что угодно, хоть
полторта на ночь, хоть макароны — никогда нигде не откладывалось ничего
лишнего. Ольга взяла Лену за руку, улыбнулась как можно приветливее, шепнула:
«Ни на что не обращай внимания» — и ввела в комнату.
Нестарая женщина в черном шелковом платье и бледно-голубом
платке, повязанном чалмой, при виде Лены сделала было движение подняться с
дивана, но вскрикнула, прижала руки к груди и обессилено упала обратно на
диван.
— — Девочка, девочка моя любимая! — сквозь .слезы
проговорила она.
— Здравствуйте, мама, — тихо ответила Лена.
— Но почему, почему такой холодный тон! — Голос у
Лениной матери был звучный и приятный, если бы не было ,в нем этакой
театральной фальши.
Лена отвела глаза и случайно посмотрела в зеркало, висевшее
напротив. Она успела заметить, как старшая сестра нахмурилась в привычном
раздражении. Встретившись с Леной взглядом в зеркале, Ольга усмехнулась и
подняла глаза к потолку. Лена сделала шаг ближе и засмеялась:
— Смотри!
В зеркале отражались две молодые женщины, совершенно
по-разному одетые и причесанные. У Лены на лице почти не было косметики — она
привыкла в театре пользоваться гримом и в жизни давала лицу отдохнуть. Ольга
же, напротив, косметикой хоть и не злоупотребляла, но красилась сильно.
Несмотря на это, скромно, почти бедно одетая девушка из провинции и крутая жена
крупного чиновника были похожи. Ольга наклонила голову, внимательно
присматриваясь, потом они одновременно подняли руки к волосам — Лена с
намерением распустить длинные волосы, забранные в гладкую прическу, а Ольга,
напротив, чтобы забрать пышные волосы гладко.
Жесты были настолько одинаковы, что обе замерли,
всматриваясь в зеркало.
— Чудеса! — Ольга вертела головой. — Прямо
как близнецы в «Королевстве кривых зеркал».
— Ничего удивительного, — раздался спокойный голос
с дивана, — вы обе — мои дочери и похожи на меня.
Лене всегда говорили, что она похожа на отца. Ольга же поняла,
что все рассказы матери о другом человеке, которого она любила и который якобы
мог быть отцом Ольги, — сплошное вранье или, если выразиться помягче,
фантазии.
«Какого черта им не жилось вместе, — в первый раз в
жизни подумала Ольга, — были бы мы нормальной семьей, с сестрой бы
дружили».
Теперь же она не испытывала к сестре родственных чувств,
вообще никаких — как можно питать чувства к химере. Не было никакой сестры
тридцать лет, так откуда взяться теплому чувству к посторонней женщине, которую
видишь, считай, впервые?
Она вызвала Лену в Петербург с совершенно определенной целью
— повесить на нее полусумасшедшую мать. Правда, психиатр, которого Ольга с
большой секретностью приглашала к матери, после трехчасовой беседы дал
обтекаемый ответ, что никаких таких особенных отклонений он в психике Аллы
Борисовны не заметил, но Ольга твердо была убеждена, что мать понемногу сходит
с катушек. Начать с того, что год назад мать категорически отказалась выходить
из дому. «Не хочу — и все!» — заявила она.
Немногочисленных приятельниц она отвадила еще раньше, зато
Ольге звонила бесконечно, в любое время дня и ночи. Муж предлагал сиделку,
самый лучший санаторий, закрытую частную клинику — все было напрасно. Матери
нужно было только третировать Ольгу. Она воспитывала дочь одна, твердила она
зятю, и теперь, в старости, имеет право на маленькую частичку тепла и дочерней
благодарности.
Поэтому Ленине письмо Ольга восприняла как дар свыше. За то,
чтобы вырваться из провинции, за тряпки и жизнь в большом городе, нищая сестричка
будет безропотно терпеть все материны выкрутасы, думала Ольга. И мать пусть
только попробует возразить против ее присутствия — та тоже ее родная дочь,
приехала позаботиться о больной матери — крыть нечем!
Но сейчас, глядя в зеркало, на них с сестрой, Ольга поняла,
что ей подвалила удача.
Сестра сделает все, что она захочет. Если попытаться выдать
Лену за себя… А что, грим, прическа. Откормить немного, чтобы кости не
выпирали. Проклятый Аскольд будет охранять Лену, считая, что это — Ольга, а она
тем временем сможет позволить себе немного расслабиться в обществе Игоря,
потому что добропорядочная жизнь с вице-губернатором Шуваловым сводила ее с
ума.
* * *
Надежда проснулась от стука в окно.
— Надежда, так ты еще спишь, что ли? — бодро
взывала соседка по даче Нина Михайловна, а ее эрдель Персик басовито лаял,
заглушая слова.
Надежда отворила окно:
— А сколько времени? Уже пора?
— Давно пора, восьмой час уже. Пока дойдем, пока
туда-сюда, потом от жары спаримся.
— Сейчас соберусь, — сказала Надежда, подавляя зевок, —
заходите, Нина Михайловна.
