Настоящий Язык, вернее его функция, в этом мире до сих пор остается для меня загадкой. На Настоящем Языке отдаются приказы, вершится суд, осуществляются официальные церемонии. Причем, как я заметил, суть сказанного не всегда понятна говорящему, чаще всего это просто бездумное звукоподражание, высокопарная, но ничего не значащая белиберда, бессмысленный набор слов. Так могут болтать скворцы и попугаи, но отнюдь не разумные существа.
Простому люду Настоящий Язык понятен примерно так же, как боливийскому крестьянину классическая латынь, на которой служится католическая месса. Местное наречие отличается от него не только фонетически и лексически, но и фразеологически. Например, голодному человеку, заглянувшему в гости к приятелю, на Настоящем Языке достаточно сказать что-то вроде: «Я хочу есть». А мой друг Головастик в сходной ситуации выразился бы примерно так: «Привет тебе, хозяин этого просторного жилища, известный своей добротой и гостеприимством на всей Вершени, чьи предки имениты, чьи дети послушны, а все жены толщиной в два обхвата! Знай, что я пришел к тебе поговорить о достославных свершениях, великих победах и поучительных случаях, спеть с тобой немало веселых песен и поискать кусачих блох в твоих красивых и густых волосах, а отнюдь не с целью перекусить! Но, если ты все же предложишь мне это, я не откажусь, а впрочем, там будет видно, но на всякий случай я заранее благодарю за угощение!»
Яган, до самого последнего времени отиравшийся на высоких государственных должностях, владеет Настоящим Языком примерно как ребенок трех-четырех лет от роду. Причем как ребенок, воспитанный в казарме. Словарный запас весьма скуден и специфичен, однако его вполне хватило бы для командира штрафной роты или тюремного надзирателя. Каждое новое слово, произнесенное мной на Настоящем Языке, Яган встречает с восторгом. Он часами может повторять: «Корыто! Р-рыло! Бар-ран!»
Все это было бы очень забавно, если бы не маракасы из человеческих черепов, дудки из берцовых костей, нищие калеки на каждом перекрестке, заставы на дорогах и повальные рекрутские наборы.
Я давно утратил бы счет дням, если бы не регулярное появление болотника, доставлявшего нам пищу. Со временем мое зрение кое-как адаптировалось к темноте, и я стал различать малейшие оттенки мрака. Высокий свод над головой казался мне чуть-чуть светлее, чем гнездившаяся по углам непроглядная темнота. В колодце, связывавшем нас с внешним миром, изредка мелькали какие-то смутные блики.
Действуя на ощупь, мы обследовали пол и стены нашей тюрьмы. Как я и ожидал, других выходов, кроме уже известного, нигде не обнаружилось. Болотники – ребята основательные, все, сработанное ими, надежно и долговечно.
– Так и будем сидеть здесь, как тараканы в щели? – спросил я в один из первых дней нашего заключения. (Тараканы здесь, кстати, совершенно уникальные – кусачие, как тарантулы, и неистребимые, как человеческая глупость.)
– А что ты предлагаешь? – вяло осведомился Яган.
– Сбежать предлагаю. – Без колодки на ноге я ощущал себя чуть ли не птицей.
– Интересно, как?
– Если мы сюда приплыли, значит, и обратно выплыть можно.
– Ты же не сам плыл, тебя силой тащили. Думаешь, это тюрьма? У болотников все так устроено – и жилье, и кладовые, и кузницы. Подземная нора, а ход в нее водой залит. Только ход этот не прямой, а запутанный. Если правильного пути не знаешь, обязательно захлебнешься в каком-нибудь тупике. Поэтому болотники и охраны возле своих поселков не ставят.
– А ты все это откуда знаешь? – спросил Головастик.
– Откуда надо, оттуда и знаю, – недовольно буркнул Яган.
– Бывал, значит, в Иззыбье раньше?
– Бывал.
– Воевал, что ли?
– Воевал, – без особой гордости признался Яган.
– Что же вы столько лет воюете с болотниками, и все без толку?
– Попробуй повоюй с ними! Спустимся сюда с Вершени – одна трясина кругом. Яма на яме. Угадай, в которой из них болотники затаились. Таскаешься целый день по топям, и все впустую. Ни единой живой души. А только ночь настанет, заснешь где-нибудь на сухом месте, они тут как тут, изо всех щелей лезут, и у каждого нож железный. Разве это война? Разве нормальные люди ночью воюют? Подлецы они, и больше никто!
– А кто войну начал? – поинтересовался я.
– Они. Кто же еще? Мы им добром предлагали – Письмена чтите, Настоящий Язык уважайте, из своих нор на белый свет вылазьте, все железо нам отдайте, а они – ни в какую! Дикари голодные! Привыкли в дерьме ковыряться да червей жрать. К ним со всей душой – а они на тебя с ножами!
– Может, им нравится так жить?
– Что значит – нравится? Да разве они могут в этом что-то понимать? Надо жить как положено, а не так, как нравится! В болотах змеи должны жить, а не люди. Мы бы их на какой-нибудь занебник переселили. Сейчас много занебников свободных – недавно мор был. Пусть живут себе, нам не жалко. Лишь бы железо делали. Железо – штука нужная. На Вершени все есть, а вот железа нет.
– Да, неблагодарный они народ, – сочувственно вздохнул я, но Яган юмор понимал туго.
– Что неблагодарный, то неблагодарный! – подтвердил он. – Мы и ядами их сверху посыпали, и смолу горячую лили, и тухлятиной чумной забрасывали – все без толку.
– Вот они нам это и припомнят, – вздохнул Головастик. – И яд, и смолу, и тухлятину.
– А если подкоп сделать? Грунт здесь вроде не твердый? – не унимался я.
– Грунт мягкий, да весь корнями занебника перевит, – сказал Яган. – Думаешь, мы не пробовали копать? Кузницы их по дыму можно найти. Говорят, там, под землей, живые косокрылы сидят, в цепи закованные, и крыльями машут, чтобы огонь жарче пылал. Болотники их за это пленниками кормят. Так вот, целый день провозились, а толку почти никакого. У занебника корни тверже железа. Потом бросили это дело. Дымоход завалишь, и все. Да только у них запасных дымоходов сколько угодно.
– Значит, самим нам отсюда не выбраться? – подвел я итог нашего совещания. – Если кто-то из местных не поможет, истлеют здесь наши косточки.
– Кто это, интересно, нам поможет? – хмыкнул Яган.
– Других знакомых, кроме Шатуна, у меня здесь нет.
– Как же, вспомнит он про нас! Когда шкуру с тебя сдирать станут, может, и придет поглазеть.
Однако Шатун явился значительно раньше – на десятый день нашего пребывания в подземелье. С собой он принес мешок вкусной еды и много всяких полезных вещей: глиняные миски, охапку смоляных факелов, кресало, свернутую трубкой плетеную циновку, а главное – нож. Но не тот тяжелый боевой нож, который все без исключения болотники таскают на шее, а коротенькое острое лезвие, сделанное из прекрасной, гибкой стали. Его можно было прятать в волосах, между пальцев рук, во рту.
Все подарки, включая содержимое мешка, были совершенно мокрыми, но вполне годными к употреблению. Факел – а по сути дела, это губка, пропитанная густой, горячей, как напалм, смолой, – вспыхнул от первой же искры. Наконец мы смогли обозреть свое узилище. Картина, надо сказать, оказалась безрадостной: с потолка свешивались какие-то бледные заплесневелые мочала, грязь как будто шевелилась от бесчисленного количества жирных мокриц и слизней, в яме посередине пузырилась черная вода. Глаза бы мои на все это не смотрели.
