Спасли нас и соответственно погубили тюремщиков их непомерная жадность да еще нахальство Головастика. Постепенно расширяя сферу своих гастролей, он в один прекрасный день оказался в непосредственной близости от Ставки, где и был услышан кем-то из Друзей, инкогнито находившихся среди толпы на площади. Само по себе публичное исполнение песен на Вершени хоть и не поощрялось, но и не преследовалось. Но похабнейшие частушки, исполненные Головастиком с вдохновением и задором (причиной чего была крайняя степень подпития), заслуживали самой строгой кары.
За певцом и его спутниками тут же было установлено наблюдение. Очень скоро выяснилось, кто они такие. Ночью в Ставке состоялось экстренное совещание, на котором высшие иерархи Стражей Площади были обвинены в заговоре, преступном умысле, надругательстве над всеми существующими святынями, расхищении казенного имущества и жабоедстве. Приговор был справедлив, строг и, согласно обычаю, приведен в исполнение немедленно. Затем, не дожидаясь рассвета, объединенные силы армии, Стражей Хором и Гвардии окружили все районы столицы, где могли находиться сторонники казненных.
Сытая и спокойная жизнь располагает к глубокому сну, поэтому нет ничего удивительного в том, что мы не сразу прореагировали на грохот рушащегося частокола и вопли избиваемых стражников. Схватка еще не завершилась, а заключенных уже вытаскивали из ямы и представляли на опознание. Все соглядатаи, бывшие накануне на площади, дружно указали на Головастика. Дабы окончательно в этом убедиться, ему было предложено спеть что-либо на собственное усмотрение. Не успевший протрезветь, ошалевший от всего происходящего вокруг Головастик послушно затянул первую пришедшую на ум песню из свадебного репертуара. Группа весьма влиятельных на вид особ внимательно слушала его. Впрочем, старался Головастик зря. Вместо аплодисментов он заработал целый град зуботычин. Нам, как друзьям и пособникам, тоже слегка перепало. Экзекуция прекратилась так же внезапно, как и началась.
– Яган! – удивленно воскликнул один из наших мучителей, отнимая кулак от скулы бывшего Друга. – А мы-то думали, ты умер давно!
– Жив, как видишь.
– Говорят, ты меня недавно искал?
– Искал, да вот эти мерзавцы помешали. – Он махнул рукой в ту сторону, где из трупов стражников воздвигался аккуратный штабель.
– И ты действительно имеешь какие-то важные сведения?
– Сверхважные!
– Скажи, пожалуйста! А как насчет твоих прежних преступлений?
– Полностью оправдан. – Яган повернулся спиной к своему вельможному собеседнику.
– Ладно, пойдешь со мной.
– Рагнор, этого человека надо обязательно захватить с собой. – Яган схватил меня за руку.
– Ты в этом уверен? – Человек, которого назвали Рагнором, брезгливо глянул на меня.
– Абсолютно!
– Хорошо, захватим и его.
– Без Головастика я и шага не сделаю, – заявил я.
– Относительно этого хулителя можешь не беспокоиться. Кого-кого, а его-то мы не забудем. Посмотрим, как он запоет, когда в пасть горячей смолы нальем.
Вот так из застенков Стражей Площади мы угодили в застенки Стражей Хором. Впрочем, именно туда мы с самого начала стремились.
Сразу же за воротами Ставки нас разлучили. Однако в одиночестве я пребывал недолго – до сумерек. Меня не забыли покормить обедом, но предупредили, что ужин будет поздно, намного позднее, чем обычно.
Значит, намечается попойка, понял я. Уж такой на Вершени обычай: чем богаче и разнузданнее пир, тем позже он начинается.
Комната, в которую меня привели с повязкой на глазах, могла считаться просторной даже на Земле. Не комната, а целые палаты. Центр был застлан толстыми рогожами, на которых лежали груды фруктов, стопки лепешек, мед в лубяных коробах и печеные личинки термитов. Хватало и браги – от одного ее запаха у меня закружилась голова. Вот только света было маловато. Всего один факел чадил на стене, и меня посадили как раз под ним. Своих сотрапезников я не мог различить в полумраке, да и располагались они странно – подальше друг от друга, поближе к темным углам. Нет, на Тайную Вечерю это сборище не походило. Не единомышленники здесь собрались, а соперники и недруги, волею неизвестных мне обстоятельств принужденные этой ночью оставить распри.
Ужин начался в гробовом молчании. Какой-то косматый человечишко, ступая неверно, враскорячку, обносил гостей брагой. Одни пили прямо из бадьи, другие пользовались собственными стеклянными бокалами – величайшей ценностью на Вершени, трофеями войны с болотниками. На закуску никто не набрасывался – верно, не жрать сюда собрались.
Прислужник, держа на вытянутых руках бадью, вступил в окружавшее меня освещенное пространство, и я невольно вздрогнул: его ушные раковины были срезаны напрочь, а сморщенные воспаленные веки прикрывали пустые глазницы. Машинально приняв бадью, я только сунул в нее нос, даже губ не омочил. Прислужник, хромая на левую ногу и подтягивая правую, двинулся дальше, а я, подняв взор, убедился, что поступок мой, хоть и не прокомментирован, но не оставлен без внимания. Я чувствовал, что все присутствующие таращатся на меня, как на диковинное животное. Сидевший напротив меня старец (борода его напоминала веник не только размерами и формой, но и степенью замусоренности) так тот вообще буквально ел меня глазами.
Ну и глядите, черт с вами, подумал я, пододвигая к себе деревянный поднос со сладкими корнями. Наемся от пуза, раз уж такая удача выпала. Неизвестно еще, что меня ждет завтра.
Без стеснения выбирая куски поаппетитнее, я случайно наткнулся на странный предмет, с большим тщанием вырезанный из дерева. Формой он несколько напоминал большую трехзубую вилку, но по прямому назначению мог быть использован с таким же успехом, как серп и молот знаменитого монумента. Это был муляж, сделанный по памяти или по описаниям, причем человеком, никогда в жизни настоящей вилкой не пользовавшимся.
Цель, с которой этот уродливый трезубец подсунули мне, была достаточно прозрачной, и я решил подыграть своим визави. Уж если устроены смотрины, то получите все удовольствия сполна. Очередной кусок дыни я поднес ко рту уже при помощи этой самой вилки.
Что-то похожее на глубокий вздох пронеслось по залу. Где-то в углу зашептались. Мне даже показалось, что я различаю голос Ягана. Старик пододвинулся еще ближе ко мне.
В это время было подано главное блюдо – жареные, вернее, слегка подпаленные на огне жабы. Появление запретного кушанья должно было, видимо, означать особо интимный, доверительный характер встречи.
Одну из жаб сразу же пододвинули мне. В зале установилась напряженная тишина, которая бывает только в судах при оглашении приговора да в казино за секунду до остановки рулетки. Какого поступка ждали от меня? Съем – не съем? Да или нет? Чет – нечет? Тимофей я – или наглый самозванец.
Нет, есть это нельзя даже под страхом смерти, подумал я, с отвращением глядя на зеленый обгоревший трупик, из лопнувшего брюха которого торчали бледные, испачканные золой кишки. Отрицательно помотав головой, я снова нацепил на вилку кусок дыни. Впрочем, даже она не лезла мне в горло.
