Я поблагодарил физкультурника, поднялся наверх и приоткрыл дверь с табличкой «10-й „Б“.
Пожилая женщина, сидя за столом и подперев щеку рукой, устало говорила классу:
— Что вы понимаете в любви? Любовь — это вовсе не чувство. Это не порыв, не страсть, если хотите…
Она обратила внимание, что все ученики с любопытством смотрят куда-то в сторону — на мою побитую физиономию и перевязанное бинтом колено, и тоже повернула голову.
— Вам что?
Я подумал, что она не узнала меня.
— Извините, Наталья Ивановна. У меня
очень срочное дело к вам. Мы с вами недавно встречались…
— Да, я отлично вас помню! — перебила она меня. — Вы же из газеты, я права? Зайдите, не стойте в дверях, а то меня продует сквозняком.
Класс затаил дыхание, предчувствуя смену обстановки. Он не хотел слушать о любви и страсти. Его куда больше интересовали мои зияющие дырами брюки и перебинтованное колено.
Мне пришлось зайти, хотя я бы предпочел, чтобы учительница вышла в коридор.
— Вы очень торопитесь? — спросила она и, не дав мне ответить, добавила: — Сядьте за последний стол и послушайте. Мы говорим о нравственных ценностях, о любви к ближнему и сострадании. Считайте, что это будет преамбулой к нашей с вами беседе.
Я сел рядом с полусонным юношей, который, низко пригибая голову, грыз кончик ручки.
— Из какой газеты? — прошептал он.
— «Криминальный вестник», — не задумываясь ответил я.
— А вы что, с разборок или как? — спросил он, с любопытством оглядывая мой вид.
Я едва досидел до конца урока. И как я раньше мог просиживать за партой по шесть часов в день?
Когда грохочущая лавина учеников очистила класс и после них остались лишь запахи духов и табака, Наталья Ивановна протянула мне полиэтиленовый пакет, набитый тетрадями.
— Поухаживайте… Для учителя литературы и языка самое трудное — разбирать почерк и носить домой сочинения. Потому у меня плохое зрение и хронический остеохондроз. Как, простите, вас величать?.. Ну что ж, Кирилл Андреевич, идемте ко мне, будем пить чай и говорить об Эльвирочке.
Мы спустились вниз. С крыши подъезда ручьями стекала дождевая вода, тяжелые капли с шелестом стегали асфальт, и на нем суетились, словно мячики для пинг-понга, серые пузыри.
— Ну вот, как некстати! — сказал я. Учительница посмотрела на меня едва ли не с возмущением.
— Что значит некстати? Очень даже кстати! Вы не любите грозу?
— Я люблю смотреть на дождь из окна квартиры.
— Правда? — Мой ответ ей не понравился. — А вы производите впечатление отважного рыцаря… Ну, ничего, не сахарный.
С этими словами она решительно пошла под струи. Мне ничего не оставалось, как поднять воротник куртки и последовать за ней.
— Дождь, голубчик, — это естественная природная среда, — говорила она мне. — Тетрадочки возьмите под мышку, чтобы не намочить. Лет десять назад все повально писали шариковыми ручками. А шарики влаги не боятся. Теперь же пошла мода на перьевые. «Паркеры», «Пилоты», еще какие-то — всего не запомнишь. Особенно мальчики любят ручками друг перед другом хвастать… Сейчас налево…
«Неплохое начало, — подумал я. — Если ее как следует разговорить, то потом и не остановишь».
— Вы сами из Симферополя? Из Судака? Что вы говорите! О! — покачала она головой. — Это моя несбывшаяся мечта — жить на побережье. Если бы это произошло, я купалась бы в море круглый год.
— Вообще-то от Симферополя до моря не так уж и далеко.
— Нет, голубчик. До моря далеко. Меня хватает только на то, чтобы четыре раза в год подниматься на плато Чатыр— Даг. Вы знаете, где находится плато Чатыр— Даг?
— Что-то не припомню.
— Это по дороге на Алушту, как раз напротив перевала. Высота — тысяча двести сорок пять метров над уровнем моря. Эти восхождения — мой особый ритуал. Один раз весной, один раз летом, потом — осенью и зимой.
— Даже зимой?
— Да, — кивнула она. — Представьте, даже зимой. Пока меня на это хватает. Я сшила себе бахилы с влагоотталкивающей пропиткой, купила две лыжные палки и замечательную штормовку — придем, покажу. Рано утром доезжаю до перевала — и вперед! Вечером, когда возвращаюсь домой, еле переставляю ноги. Но зато какое великолепное чувство испытываю при этом!.. Вы еще молоды, и вам не понять нас, стариков.
— Ну почему же…
— Не надо спорить со мной!.. Заходите в этот подъезд. Да что вы голову в плечах утопили? Ну-ка, покажите мне косую сажень, грудь — вперед, подбородок — вверх. Ваши куртка и брюки просохнут за пять минут. Кстати, а что это с вашими брюками? Кто это вас так пощипал?
— Меня покусали собаки, — признался я.
— Что вы говорите! И молчали! Надо немедленно обработать раны!.. Считайте, что вам повезло. У меня есть целебная мазь собственного приготовления.
Перед дверью квартиры Наталья Ивановна нагнулась, откинула половичок и подняла с пола ключи. Это удивило меня куда больше, чем сезонные восхождения на плато немолодой учительницы.
— А вы не боитесь?.. — начал было я. Но Наталья Ивановна перебила меня:
— Не боюсь. У меня ровным счетом нечего красть. А ключи я могу по рассеянности потерять или забыть в школе… Проходите! Только не надо так старательно вытирать ноги, все равно вы нанесете мне столько грязи, что придется мыть пол.
Когда я вошел в прихожую и оттуда осмотрел единственную комнату, то понял, что у Натальи Ивановны в самом деле красть было нечего. Старенький диван, какой-то допотопный буфет, заставленный рюмками и разнокалиберными чашками, большой сундук и круглый стол на одной ноге. Вот и вся мебель.
— Присаживайтесь, — сказала она, кивая на сундук. — На нем очень удобно. Это когда-то смастерил мой дед.
Она скрылась на кухне. Я рассматривал многочисленные — старые и новые — фотографии в рамках, висящие на стенах. Их было так много, что они закрыли обои.
— Это мои ученики, пятьдесят восьмой год, — сказала Наталья Ивановна, зайдя в комнату и проследив за моим взглядом. Она стала расставлять на столе чашки, сахарницу, маленькие вазочки для варенья, тарелку с пряниками. — А вот это, правее, мой класс на практике. Сборка черешни в деревне Дрофино… А вот чуть повыше — этакая сборная солянка. Все медалисты, которых я выпустила.
Я рассматривал лица, глаза, прически, кофточки, пиджаки. На меня смотрела целая эпоха.
— И все-таки, — произнес я, не отрывая взгляда от фотографий, — скажите, почему любовь — это не чувство, не порыв и не страсть?
Учительница усмехнулась.
— Запомнили?.. Это, голубчик, можно понять только с возрастом. То, что молодежь сейчас называет любовью, — всего лишь реакция нервной системы на внешний раздражитель. Обостренный половой инстинкт плюс яркая, привлекательная внешность — вот все, что необходимо для той любви, о которой молодые говорят. К сожалению, она проходит столь же быстро и внезапно, как и начинается… Снимайте свой бинт, он мокрый и грязный.
