– Вы понесете меня, – наконец вымолвил Мураш, схватил себя за волосы, потряс головой. – Черт, в мозгах будто паяльник… Понесете меня, Вацура… До вершины немного осталось… Не может быть, чтобы много… Давайте, подставляйте спину… как в тот раз…
Вот она, почти невесомая гирька! Мураш решил бросить чемодан, чтобы спасти себе жизнь. Но не слишком ли поздно чаша жизни пошла вниз?
– Убью, если что… – предупредил Мураш заплетающимся языком.
– Хорошо, – кивнул я и, не вставая на ноги, стал соскальзывать к нему.
– Но сначала возьмите чемодан!
Я затормозил ногами. Как? Еще и чемодан? То есть он хочет, чтобы я нес и его, и чемодан?
– Вот что, Антон, – произнес я. – На двоих у меня сил не хватит.
– Хватит! – зло крикнул Мураш и тотчас закашлялся. – Хватит…
Он вырвал из снега руку с пистолетом и нацелился мне в голову. Я уже ничего не мог сделать, чтобы воспротивиться: ни убежать, ни зарыться в снег, ни броситься на Мураша…
– Давай я понесу тебя, – прошептал я. – Зачем тебе столько денег?
– Я вас сейчас убью…
– Но это же не решит твоей проблемы, Антон. Плюнь ты на этот чемодан. У тебя есть то, что не купит ни один миллионер в мире, – это молодость… Поверь, она самодостаточна и бесценна, а потому тратить и губить ее ради бумажек – шизофрения…
– Замолчите… Мне дурно от ваших слов… У меня плавятся мозги…
Я взял его за руку, как умирающего Альбиноса. Ствол пистолета, покачиваясь, смотрел мне в висок.
– Антон, а с чего ты взял, что в этом чемодане есть деньги?
– Я сейчас выстрелю…
– Умные люди, когда выходят из банка, немедленно подменяют чемодан с деньгами на такой же, только набитый макулатурой. Для безопасности. А деньги прячут в надежном месте.
– Молчите! – страшным голосом крикнул Мураш. – Я не хочу вас слушать…
– Посуди сам! Разве на какой-то вшивой «десятке» и без охраны разумно перевозить полмиллиона баксов?
Он выстрелил. Не знаю, попал в меня или нет, но я ничего не почувствовал, хуже мне не стало. Может быть, потому, что хуже – это уже только смерть. Мураш схватил меня за воротник, хотел тряхнуть или придушить, но от бессилья уронил на меня свою голову и затрясся.
– Вы… вы… – всхлипывая, бормотал он. – Вы очень жестоки… У вас нет сердца… Вы палач…
Пистолет упал в снег. Я поднялся на ноги.
– Крепись, Антошка… Половину склона мы одолели… Главное, держись крепче за мои плечи.
Я тронул его за руку. Мураш дернулся и покрутил головой.
– Принесите его сюда… – прошептал он. – И оставьте меня здесь…
– Не дури, Антон! – произнес я и схватил его за волосы, заставляя смотреть мне в глаза. – Даже тюрьма лучше смерти. Еще все можно исправить и начать жить заново. Тебе всего двадцать пять…
– Принесите его сюда, – повторил он. – А двадцать пять здесь ни при чем. Мне уже не жить…
– Антон, ты лопух!
– Нет, нет… Альбинос понял это раньше вас. Потому что у него очень было похоже… Если бы тюрьма могла оживлять людей, то еще был бы смысл. А так… Без денег я ничтожество, понимаете? Что вы мне советуете? Начать убеждаться в своей ничтожности заново?
Он склонился, обнял мою ногу и коснулся ее своим обезображенным лицом.
– Мне уже не доползти… Принесите, умоляю. Я ради него жил… Пусть он останется со мной… Так будет справедливо…
Как страшно выл ветер! Мы встречали ночь на огромном леденеющем склоне, посреди темных и мрачных гор. Мураш умирал намного быстрее, чем темнело. Я смотрел на то, как он обнимал закоченевшими руками чемодан, напоминая темный холмик, и его стремительно засыпало снегом, словно художник торопливо замазывал белой краской неудавшуюся фигуру… Я копался в своей душе, пытаясь найти хоть какие-нибудь чувства. Увы, не было ничего. Лишь страшная, бездонная пустота, вроде той, из которой сложилась жизнь жалкого, обнявшего чемодан человека. Смерть его была краше. Правда, я не знаю, кем, какой субстанцией стану, когда отправлюсь в мир иной. Может, какой-нибудь сытой бесплотной свиньей, заполучившей своим глубоким раскаяньем вход в царство божие, и буду порхать там в вечном блаженстве. Но если в моей усмиренной и обласканной душе останутся крохи человеческих чувств, то носить мне глубокий незаживающий шрам, и боль воспоминаний не отпустит никогда, превратив блаженство в непреходящую скорбь, и никогда, никогда не избавиться мне от нее…
Глава 44
ЧТО Ж ТЫ ПЛАЧЕШЬ?
Если кому-то захочется пощекотать себе нервы, я могу рассказать о том, как возвращался домой. Как без документов, обросший недельной щетиной, в рваном и окровавленном комбинезоне я прятался от милиции, запрыгивал в товарные вагоны, идущие на северо-запад, как ночевал с бомжами, как мылся в ночном фонтане и как все это время думал о моей Ирине. Я жил надеждой на возвращение к прежней жизни, думал о будущем и с содроганием изгонял из памяти все то, что пришлось мне пережить. Лежа на куче угля в товарном вагоне, я строил планы своей реабилитации и реанимации, просчитывал ходы, как с наименьшими потерями и безболезненно вернуть паспорт и получить крепкое алиби. Все мои надежды были на Никулина с его огромными связями и моих знакомых адвокатов.
Я выпрыгнул из вагона на ближайшей к моему городу товарной станции и в лесу дождался наступления сумерек. Идти домой я не мог, ибо не был уверен в том, что за моей квартирой до сих пор не следит милиция. Я стал необыкновенно недоверчивым и осторожным и предпочитал десятки раз перестраховаться, прежде чем пойти на минимальный риск.
Укрываясь в тени домов и деревьев, я шел к Никулину, к единственному человеку, которому был готов поведать обо всех своих злоключениях и который мог располагать хоть какой-нибудь информацией об Ирине. Около его подъезда толпились и шумели подростки, и мне пришлось почти час выжидать на детской площадке, спрятавшись в деревянном домике.
Я поднялся на третий этаж, задыхаясь от нехватки воздуха и мучительно подавляя кашель. Ледник подорвал мои силы и всякий раз напоминал о себе. Я надавил на кнопку звонка, с тревогой ожидая от Никулина чрезмерно шумной реакции и шквала вопросов, что могло привлечь внимание соседей. Из-за двери донесся негромкий голос хозяина: то ли он говорил по телефону, одновременно направляясь в прихожую, то ли у него были гости, и он извинился. Дверь распахнулась во всю ширь – Никулин открывал ее только так, неосознанно копируя широту своей души. Наверное, я отвык от здоровых лиц здоровых людей, и потому физиономия Никулина показалась мне неестественно-лубочной, похожей на муляжные овощи, которыми украшают кухни.
– Наконец-то! – воскликнул он. – Наконец-то, чудовище, твой изыскательский гений привел тебя ко мне!
Он схватил меня за руку и втянул в прихожую. Я толкнул дверь ногой, захлопывая ее за собой. У Никулина головокружительно пахло домашней едой и жильем – отголосками спокойной и счастливой жизни.
