Словно кто-то нарочно подогнал джип к самому дому, нарочно оставил ключи в замке зажигания и предусмотрительно открыл дверцу. Я прыгнул за руль, успев заметить краем глаза, что Анна вскочила за мной следом, рванул рычаг скоростей, ударил ногой по педали акселератора, и джип, ожив, как дикий мустанг от удара плетью, рванул по асфальтовой дорожке.
А мгновением позже откуда-то сверху громыхнул выстрел, и я сначала подумал, что это всего лишь звук выхлопа, но тупая сила кинула меня на руль, и дорога перед моими глазами потонула в тумане, а крик Анны начал удаляться, словно я оставил ее у дома, и каждая секунда разделяла нас все сильнее и сильнее… Нет, успел подумать я, это не Валери, это не она, это не она, не она…
Послесловие
Пуля, едва не перебив мне позвоночник, сделала дырку в левом легком и застряла в сердечной сумке. Анна сказала, что в ла-пасский госпиталь привезла уже покойника – сердце не билось, рот не дышал, мозги не думали, словом, я начал остывать, и Господь уже принимал решение по моей грешной душе. Две недели меня реанимировала бригада врачей; их усилия и молитвы Анны вытащили меня с того света.
Когда я разлепил очи и вновь осознал себя как биологическую субстанцию, моей первой мыслью стал вопрос: чем я буду рассчитываться с врачами, оказавшими мне такую милость? Анна, когда я пытался спрашивать об этом, прижимала ладонь к моим губам и отвечала, что мне нельзя разговаривать. Так я промолчал почти две недели, по многу часов подряд пребывая в мире своих мыслей, но среди них, впрочем, не было ни одной умной или оригинальной.
Как-то в госпитале появились мормоны. Это представители некой религиозной секты, занимающейся просветительством и благотворительностью. Им каким-то образом стало известно, что в реанимацию попал белый, но бедный человек, который вряд ли сможет оплатить свое лечение. И вот они пришли по мою душу.
В то время я уже мог передвигаться без посторонней помощи и обычно наматывал круги по палате или подолгу стоял у окна, глядя на многолюдную улицу и выискивая глазами Анну. И вот дверь в палату отворилась, и, смиренно опустив голову и плечи, вошел невысокий мормон. Он поклонился и приложил ладонь к сердцу. Что-то очень знакомое увидел я в его лице.
– Хуан! – узнал я и кинулся индейцу в объятия.
Целый час мы просидели в палате, рассказывая друг другу о своих приключениях. Точнее, приключения были только у меня, а Немного Террорист давно проникся заповедями Божьими, стал на праведный путь и последнее время занимался лишь миссионерской деятельностью по спасению грешных душ.
– Я пролежал в госпитале почти три месяца, – рассказывал Хуан. – Перенес четыре операции по пересадке кожи, были осложнения, но все обошлось. – Он понял, о чем я хочу его спросить, и добавил: – Лечение оплатили мормоны. А взамен, – он грустно улыбнулся, – я принял их веру.
Он сделал паузу, внимательно рассматривая мое лицо.
– Скажи, ты наказал Волка?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, Хуан, не смог. Тебе трудно будет понять меня. Так все переплетено, что я сам запутался.
Он осторожно пожал мне руку.
– Кирилл, мы можем оплатить все расходы по твоему лечению. Но ты знаешь, что потом обязан будешь сделать.
Я обнял старого друга и покачал головой.
– В России, старина, не поймут меня, если я стану мормоном. Спасибо, но я как-нибудь сам выкручусь.
Мы простились. Хуан прошептал молитву о прощении грешной души неразумного русского и пошел к выходу. На пороге он обернулся, и я увидел в его глубоких, влажных глазах тот прежний необузданный огонь неисправимого авантюриста и искателя приключений.
Пока я возвращался к жизни, Анна обивала пороги российского консульства, и наши соотечественники, низкий им поклон, с грехом пополам, но все же оплатили мое лечение. Потом она съездила в Лиму, нашла в порту российский корабль и договорилась с капитаном, чтобы он прихватил нас с собой.
Дорога домой была долгой и утомительной. Мы жили с Анной в каюте, расположенной почти у трюмного отсека, и потихоньку привыкали друг к другу. И все же, несмотря на все пережитое, Анна в сравнении с Валери оставалась для меня чужой, и я понимал, что строить отношения нам предстоит еще очень и очень долго.
Холодным октябрьским вечером я вернулся в Судак, почти год спустя после отлета в Боливию. Через несколько дней лег в нашу районную больницу – стала шалить печень. Врачи собрали консилиум, десятки раз пересматривали результаты анализов, стояли вокруг меня, щупали правый бок, хмурили высокие лбы и пожимали плечами. Здесь еще никогда не встречались с тропической малярией и не знали, как ее лечить. В конце концов сошлись на том, что следует применить схему лечения вирусного гепатита, и довольно быстро поставили меня на ноги.
Длинные осенние вечера я провожу дома в полном одиночестве и, накрывшись пледом, часами рассматриваю карту Южной Америки, изредка кидая взгляды на стену, где на крепком гвозде висит золотой дракон с зеленым глазом, а под ним, на леске – стеклянный шарик с карим зрачком. Сначала я хотел утопить глаз картавого в море, но потом передумал, повесил на самое видное место, и этот жуткий трофей напоминает мне о том, что на земле еще не перевелись силы зла.
Изредка мы перезваниваемся с Анной. Она продолжает работать в инофирме, но с Колорадским Жуком порвала окончательно и всякий раз намекает мне, что очень хочет провести лето в Крыму.
Но о будущем мне не хочется думать и тем более планировать его. Наверное, в этом есть свой смысл. Я многого еще не знал и не мог знать – что через год на Кавказе вспыхнет война, и из-за границы по накатанной наркотиками дорожке хлынут боеприпасы, оружие, и пули афганских наемников найдут многих моих сослуживцев уже на российской земле; что генерал Вольский займет высокий пост в Министерстве обороны и станет приглядывать себе кресло в парламенте; что в Таджикистане ухудшится обстановка, и моджахеды объявят жестокий джихад; что между Перу и Эквадором начнется война и самые ожесточенные бои пройдут в районе плантаций и карьеров гринперос. Но главное – я ничего не знал о судьбе своей дочери и молил бога, чтобы он сохранил ее, дал ей здоровья и доброты – столько, сколько она могла бы унаследовать от своего отца.
