Глава 22
Трое охранников, двое из которых были мне знакомы, сопровождали нас до окраины кишлака. Они шли впереди в некотором отрыве от нас, изображая нечто, отдаленно напоминающее головной дозор. За ними – адвокат. Шел он размеренными и расслабленными шагами, будто в самом деле отправлялся на ночную рыбалку. Руки – в карманах, взгляд – под ноги. В отличие от картавого, который замыкал группу, адвокат так и не вытащил свой «калашников» из рюкзака.
Мы с Валери шли рядышком в середине. Боясь споткнуться в кромешной темноте, она держалась за подвязной ремень на моем рюкзаке. Справа от нас играла крупной овальной галькой быстроводная река, по обе стороны от нее, словно снежные поля, белело сухое русло. Ровное, отутюженное весенними паводками, силой шаловливой горной реки, оно напоминало площадь средневекового города, вымощенного белым булыжником, и мы постепенно сходили с кишлачной унавоженной дороги на эту площадь, и вялые огни кишлака становились все дальше и дальше.
Мы догнали охранников. Они сидели на камнях кружком, один из них курил, и малиновый огонек сигареты плясал перед его лицом. Картавый хлопнул его по плечу, сказал «Давай!», и охранник, кивнув, поднялся, бросил окурок под ноги и пошел в обратную сторону.
Еще через пару километров отвалил второй охранник, а когда справа и слева темные силуэты гор вдруг расступились и нам в глаза брызнул холодный серебряный отсвет широкой реки, словно гигантский шрам, разрубивший горный массив, картавый отправил назад последнего охранника.
– Попрошу не разговаривать и вести себя очень тихо, – шепотом сказал Рамазанов.
Мы свернули влево по пыльной, разбитой гусеничной техникой грунтовке, которая очень напоминала трассу фристайла. Справа от нас, всего в нескольких шагах, тянулся ряд столбов в человеческий рост с поперечной планкой сверху, по ним, будто нотное поле, тянулись нити колючей проволоки, и от этого гладкий, мертвенно-белый Пяндж, разбитый на множество рукавов, образующих песчаные отмели, кое-где поросшие невысоким кустарником, казался еще более зловещим и опасным, как будто за тяжкие грехи перед человечеством был посажен в зону. Полная луна, похожая на дыру в черном мишенном поле, дополняла антураж, и я на мгновение остановился, очарованный этим фантастическим зрелищем.
Идти по дороге, рискуя нарваться на засаду или пограничный наряд, мы не стали, свернули влево, где заросли пожухлой травы плавно переходили в альпийские пастбища, испещренные каменистыми завалами, глубокими промоинами и ложбинами, куда не попадал даже скудный лунный свет.
Идти стало намного труднее, мы путались в высоких сухих стеблях травы, которые царапали нам руки, спотыкались и не по одному разу обнялись с землей. Валери, падая в очередной раз, сильно ушибла колено, и теперь шла, прихрамывая, опираясь о мое плечо. Ей очень хотелось похныкать, вызвать жалость, но мы не могли говорить и вообще каким-либо образом проявлять свои эмоции. Суть каждого из нас превратилась в маленький комок нервов, ушла в глубину плоти и затаилась там. Слепые, немые, воспринимая окружающий мир только при помощи слуха, мы шли вперед, в непроглядную темень, почти интуитивно, почти на ощупь, ориентируясь лишь по белой полосе реки, переплетенной, как клубок ленточных червей. Ночь и глубокие тени, падающие от возвышающихся вокруг нас холмов и гор, надежно прятали нас, но вряд ли кто чувствовал себя спокойно. Моя боевая интуиция на опасности ослабла, и я не мог с уверенностью сказать, одни ли мы на этом участке, не следит ли за нами кто, не дрожат ли наши фосфоресцирующие силуэты в окуляре прибора ночного видения? И, всецело отдав себя в руки судьбе, я брел нехоженым путем по стране, ставшей чужой, в каком-нибудь километре от еще более чужой страны, где десять лет назад я впервые в жизни почувствовал под собой лезвие бритвы.
Сколько мы шли – не берусь судить точно. Почему-то в кромешной тьме затрудняется ориентация не только в пространстве, но и во времени. Может быть, потому, что не видно стрелок на часах? Или мы привыкли проноситься через ночь во сне, где все сжато в одно мгновение небытия? Рамазанов остановился, и я увидел точеный силуэт его лица на фоне серебристой глади. Он долго всматривался в противоположный берег, отыскивая только ему известные приметы, затем повернулся к нам, беззвучно махнул рукой и пошел вниз, к дороге. Валери неудачно ступила на осыпь, нога ее сразу увязла в песке и щебне, и с легким шипением, будто на берег накатила тихая волна, оползневый язык двинулся с места и поплыл вниз, увлекая ее за собой. Она тут же села, но это не помогло, и девушка протирала джинсы еще несколько десятков метров, пока движение песка не затихло.
Я нашел ее внизу, в травяных зарослях; Валери все еще сидела на земле и, поочередно снимая с ног кроссовки, вытряхивала из них камешки. Эта процедура не заняла у нее много времени, но она не спешила вставать и, опустив голову на колени, то ли пыталась подремать, то ли просто отдыхала. Картавый, склонившись над ней, нетерпеливо дергал ее за жилетку.
Я понял, что Валери уже устала, уже достаточно нахлебалась приключений, и мысленно посочувствовал ей, представляя, насколько пустячным будет казаться нам этот отрезок пути в сравнении с теми, которые еще предстоит пройти.
Мы спустились на дорогу, адвокат шепотом сказал, чтобы мы присели и не маячили, а сам, пригнувшись, бесшумно ушел в темноту вдоль матово поблескивающих паутинок «колючки». Вернулся он минут через десять, но не один, и при появлении рядом с нами двух темных фигур я даже вздрогнул от неожиданности. Валери вскочила, раскинула руки, я услышал приглушенный звук торопливых поцелуев и скорее догадался, чем увидел, что вместе с адвокатом к нам подошел Глеб. Оторвавшись от излишне сентиментальной сестренки, он шагнул к картавому, пожал ему руку, потом – мне, причем с таким видом, будто мы были с ним очень близкими друзьями и расстались только вчера. Одет он был, как и мы, на военный манер, даже портупеей перетянул грудь, только помятый и выпачканный в глине с головы до ног, что говорило о его образе жизни. Наверное, он провел в приграничной зоне несколько суток подряд, спал в ямах, замаскированных ветками, передвигался лишь по ночам и преимущественно ползком. Такова доля разведчика, чью роль выпало исполнять Глебу.
Обойдя наш немногочисленный строй, Глеб шепнул: «По одному!» – и, согнувшись чуть ли не вдвое, нырнул под «колючку», лег на землю уже на другой стороне и приподнял край проволоки над адвокатом. За ним к берегу полез я, потом Валери и, наконец, картавый, который умудрился зацепиться штаниной за шип и, кажется, разорвал ткань на ягодице.
Потянуло сыростью и холодом. Вода шумела в нескольких шагах от нас. Увязая ногами в мокром песке, Глеб, пригнувшись, побежал к ближайшим зарослям. Начинался самый опасный участок маршрута. Опасный не только потому, что именно по Пянджу проходила граница, а потому, что, незаметные на дороге и травянистых склонах, здесь, на серебряном фоне, мы были видны как днем.
Рамазанов кивнул мне, мол, твоя очередь, и я, не заставляя себя долго упрашивать, побежал по песчаной косе, след в след за Глебом, к темным пятнам кустов. Эта стометровка легонько щекотала нервы, потому как все внутри напрягалось от ожидания выстрела или осветительной ракеты. Но я добежал до кустов благополучно, Глеб тормознул меня, а не то я бы бежал до самого афганского берега. Я лег рядом с ним на мокрый песок, глядя на цепочку наших следов, по которым сейчас должна была бежать Валери.
