– Я хочу, чтобы ты отложил книгу и спустился к
нам, – сказал он. – Ты сидишь взаперти больше месяца.
– Я иногда выхожу, – ответил я. Мне нравилось
смотреть на него, на его неоново-голубые глаза.
– Эта книга, – сказал он. – Зачем она? Хоть
это ты мне скажешь?
Я не ответил. Он сделал более настойчивую попытку, хотя и
тактично:
– Разве песен и автобиографии недостаточно?
Я пытался решить, почему у него такой дружелюбный вид. Может
быть, причиной тому крошечные линии, которые все еще иногда возникали вокруг
глаз, небольшие складки кожи, появлявшиеся, когда он начинал говорить?
Большие, широко раскрытые глаза, как у Хаймана, производили
удивительное впечатление.
Я опустил глаза к экрану компьютера. Электронное отображение
языка. Почти закончил. Все они знали об этом, все время знали. Поэтому они
добровольно предоставили мне столько информации: стучались, входили,
рассказывали, уходили.
– Так зачем об этом говорить? – спросил я. –
Я хочу записать все, что случилось. Ты знал об этом, когда рассказывал о тех
событиях, которые были известны тебе.
– Да, но для кого ты это записываешь?
Я снова вспомнил фанатов в зрительном зале, известность и те
отвратительные моменты в деревнях, когда я, безымянный бог, стоял рядом с ней.
Несмотря на ласкающее тепло и на бриз, дувший с воды, мне вдруг стало холодно.
Неужели она была права, считая нас алчными эгоистами? Или когда называла
эгоистичным наше желание оставить мир таким как есть?
– Ты знаешь ответ на этот вопрос, – сказал он.
Подошел ближе и положил руку на спинку моего кресла.
– Это была глупейшая мечта, правда? – спросил я.
Мне было больно говорить об этом. – Ее нельзя было бы воплотить в жизнь, даже
если бы мы объявили ее богиней и подчинялись бы любому приказу.
– Это было безумие, – ответил он. – Ее бы
остановили и уничтожили быстрее, чем она воображала.
Молчание.
– Миру она была не нужна, – добавил он. – Вот
чего она никогда не поняла бы.
– Я думаю, что в конечном счете она это знала, ей не
было места, не было возможности приносить пользу, оставаясь самой собой. Она
поняла это, заглянув в наши глаза и увидев стену, которую ни за что не смогла
бы пробить. Она так тщательно планировала свои явления, выбирала столь же
примитивные и не подвергшиеся изменениям места, как и она сама.
Он кивнул.
– Я же говорил, что ты знаешь ответы на свои вопросы.
Так почему бы тебе не перестать задаваться ими? Почему запираешься от нас и
сидишь наедине со своим горем?
Я не отвечал. Я увидел ее глаза. «Ну почему ты не можешь в
меня поверить?»
– Ты простил меня за это? – внезапно спросил я.
– Ты здесь ни при чем, – ответил он. – Она
ждала, прислушивалась. Рано или поздно что-то затронуло бы в ней волю к жизни.
Она всегда была опасна. То, что она проснулась именно в этот момент, –
такая же случайность, как и наше начало. – Он вздохнул. В его тоне
появились горькие нотки, как в первые ночи, когда он тоже оплакивал ее. –
Я всегда знал об этой опасности, – пробормотал он. – Может быть, мне
хотелось верить в то, что она – богиня, пока она не пробудилась. Пока не
заговорила со мной. Пока не улыбнулась.
Он снова отключился, вспоминая тот момент, когда начал
падать лед, надолго захвативший его в холодный плен.
Он медленно, нерешительно вышел на террасу и посмотрел на
пляж. Как раскованно он двигается. Интересно, в древности люди так же опирались
локтями о каменные перила?
Я поднялся и пошел за ним. Я посмотрел на широкую водную
границу. На мерцающее отражение горизонта. На него.
– Ты знаешь, что значит – не нести больше эту
ношу? – прошептал он. – Знать, что я впервые свободен?
Я молчал. Но определенно понимал его чувства. И я испугался
за него – возможно, это был тот же самый якорь, что и Великое Семейство для
Маарет.
– Нет, – поспешно ответил он и покачал
головой. – С меня словно сняли проклятие. Я просыпаюсь, думаю, что нужно
спуститься в храм, нужно жечь ладан, принести цветы, встать перед ними,
разговаривать, попытаться утешить их, если их души страдают. И тут я осознаю,
что их нет. Все позади, все кончено. Я волен идти куда хочу, делать все, что
хочу. – Он помолчал, глядя на огни. Потом спросил: – А как же ты? Почему
ты не освободился? Жаль, что я тебя не понимаю.
– Понимаешь. Всегда понимал, – возразил я, пожимая
плечами.
– Ты сгораешь от неудовлетворенности. А мы не можем
принести тебе утешение, да? Тебе нужна их любовь. – Он указал на город.
– Можете, – ответил я. – Каждый из вас. Я и
помыслить не могу, чтобы от вас уехать, во всяком случае надолго. Но,
понимаешь, когда я был на сцене в Сан-Франциско… – Я не закончил фразу.
Что толку говорить, если он не понимает. Все шло так, как я мечтал, пока на
землю не спустился ураган, который унес меня с собой.
– Несмотря на то что тебе так и не поверили? – спросил
он. – Несмотря на то что тебя считали просто ловким артистом? Как
говорится, автором с изюминкой?
– Они знали мое имя! – возразил я. – Они
слышали мой голос. Там, над сценическими огнями, они видели меня!
Он кивнул.
– Так, значит, книга? «Царица Проклятых».
Ответа от меня не последовало.
– Спустись к нам. Разреши нам составить тебе компанию.
Поговори с нами о том, что произошло.
– Вы видели, что произошло.
Вдруг я почувствовал его смущение – он испытывал
любопытство, но не хотел его показать. Он смотрел на меня.
Я вспомнил, как Габриэль начинала задавать вопросы и
замолкала. И до меня дошло. Надо же, как я был глуп, что раньше не догадался.
Они хотели знать, какими способностями она меня наделила, насколько меня
изменила ее кровь, а я все это время держал эти тайны в себе. Я и сейчас не
давал им воли. Они находились рядом с воспоминанием о трупах, разбросанных по
храму Азима, об экстазе, в котором я убивал каждого мужчину на горной тропе. И
с еще одним жутким, незабываемым моментом: ее смертью, когда мне не удалось
использовать ее дары, чтобы помочь ей!
И теперь все началось сначала. Одержимость концом. Видела ли
она, что я лежу совсем близко? Знала ли она, что я отказался ей помочь? Или же
ее душа отлетела после первого же удара?
