– Нет, это будет не слишком-то весело, правда? Это
отчаянно тоскливое занятие. К тому же дневник мне не особенно нужен. Дневник
они могут оставить себе. Он принадлежал Клодии. Я хочу поговорить с одним из
них, с Дэвидом Тальботом, он их начальник. Понимаешь, это единственные смертные
в мире, которые в нас верят.
Почувствовав укол внутренней боли, я приказал себе не
обращать на него внимания – сейчас будет весело.
Сперва он был слишком шокирован, чтобы отвечать. Я и не
представлял себе, что это будет настолько восхитительно.
– Ты, должно быть, шутишь, – сказал он, приходя в
буйное негодование. – Лестат, оставь этих людей в покое. Они считают, что
Джесс умерла. Они получили письмо от членов ее семьи.
– Естественно. И я не стану выводить их из заблуждения
в том, что касается этой мрачной новости. Зачем? Но меня завораживает тот,
старый, Дэвид Тальбот, который приезжал на концерт. Полагаю, мне хочется
узнать… Но что толку болтать? Пора войти и все выяснить.
– Лестат!
– Луи! – сказал я, передразнивая его тон. Я
поднялся и помог ему встать – не то чтобы он нуждался в моей помощи, но он
сидел на земле, бросал на меня взгляды, упрямился, пытался сообразить, как меня
удержать, и все это было абсолютно пустой тратой времени.
– Лестат, Мариус придет в ярость, если ты это
сделаешь! – серьезно воскликнул он, и черты его лица обострились, ярче
обозначились прекрасные высокие скулы и темные испытующие зеленые глаза. –
Правило первостепенной важности гласит…
– Луи, я не могу устоять против такого искушения!
Он схватил меня за руку.
– А как же Маарет? Ведь они – друзья Джесс!
– И что она сделает? Пришлет Мекаре проломить мою
голову, как яичную скорлупу?
– С тобой действительно никакого терпения не
хватит! – сказал он. – Ты вообще хоть чему-нибудь научился?
– Ты идешь со мной или нет?
– Ты в этот дом не войдешь.
– Видишь вот то окно наверху? – Я зацепил его за
талию. Теперь ему от меня не вырваться. – В той комнате сидит Дэвид
Тальбот. Он уже час пишет свой дневник. Он глубоко обеспокоен. Ему не известно,
что с нами произошло. Он знает, что что-то случилось, но ему в жизни не
догадаться, что именно. Так вот, мы сейчас проникнем в соседнюю спальню через
то маленькое окно слева.
Он издал последний слабый возглас протеста, но я
сосредоточился на окне, стараясь зрительно представить себе замок. Сколько до
него футов? Спазм – и высоко над нами распахнулось стеклянное прямоугольное
окно. Он тоже это заметил, и, пока он стоял, лишившись дара речи, я сжал его
покрепче и поднялся в воздух.
Через секунду мы оказались в центре комнаты. Маленькая
спальня в елизаветинском стиле, отделанная темным деревом, красивая мебель того
же периода и шипящий камин.
Луи был в ярости. Он сверкал глазами, быстрыми, гневными жестами
расправляя одежду. Комната мне понравилась: книги Дэвида Тальбота, его кровать…
И сам Дэвид Тальбот с широко открытыми глазами за
полуоткрытой дверью в кабинет, сидящий за письменным столом при свете лампы с
зеленым абажуром. На нем был красивый серый шелковый смокинг, стянутый в поясе.
В пальцах зажата ручка. Он застыл, словно лесное животное, почуявшее хищника,
перед неизбежной попыткой скрыться.
Ах, как это мило!
Я рассмотрел его получше: темные седые волосы, чистые черные
глаза, прекрасно очерченное лицо, очень выразительное, теплое. В нем ясно
читался ум. Очень похоже на то, что описывали Джесс и Хайман.
Я прошел в кабинет.
– Вы уж меня простите, – сказал я. – Надо
было постучать в парадную дверь. Но я не хотел афишировать нашу встречу. Вы,
конечно, меня знаете.
Молчание.
Я взглянул на стол. Папки с нашими делами, аккуратные
картонные папки со знакомыми именами и названиями: «Театр вампиров», «Арман»,
«Бенджамин-Дьявол». И «Джесс».
Джесс. Рядом с папкой лежало письмо от тети Джесс, Маарет. В
письме говорилось, что Джесс умерла.
Я ждал, раздумывая, стоит ли заставлять его первым завести
разговор. Но такую игру я никогда не любил. Он напряженно рассматривал меня,
бесконечно более напряженно, чем я. Он фиксировал меня в памяти, используя
испытанные приемы, чтобы позже вспомнить все подробности, невзирая на шок,
вызванный подобным событием.
Высокий, не толстый, но и не худой. Хорошо сложен. Большие
ладони, очень красивой формы. И очень ухоженные к тому же. Настоящий британской
джентльмен, любитель твида и темного дерева, чая и сырости, тенистого парка и
приятной атмосферы этого дома.
Возраст – около шестидесяти пяти. Отличный возраст. Он знает
то, о чем молодые люди и помыслить не могут. Современный эквивалент возраста
Мариуса в древние века. Для двадцатого века – совсем не старый.
Луи все еще находился в соседней комнате, но он знал, что
Луи рядом. Он бросил взгляд на дверь. Потом – снова на меня.
Он поднялся и застал меня врасплох. Он протянул руку.
– Рад с вами познакомиться, – сказал он.
Я рассмеялся. Я принял его руку, твердо и вежливо пожал ее,
следя за реакцией, отметив его изумление при открытии, насколько холодна моя
плоть, насколько она безжизненна в любом смысле слова.
Я его довольно сильно испугал. Но при этом он испытывал
огромное любопытство, огромный интерес.
Потом он очень любезно и очень вежливо произнес:
– Джесс не умерла, не так ли?
Потрясающе, во что британцы превратили язык, все эти нюансы
вежливости. Несомненно, величайшие дипломаты в мире. Я подумал, какие же у них
гангстеры. Но он так горевал по Джесс, а кто я такой, чтобы пренебрегать чужим
горем?
Я торжественно посмотрел на него.
– О нет, – сказал я. – Не стоит заблуждаться.
Джесс умерла. – Я твердо выдержал его взгляд, он прекрасно меня
понял. – Забудьте о Джесс, – добавил я.
Он слегка кивнул, на секунду отведя глаза, но потом опять
посмотрел на меня с прежним любопытством.
Я сделал небольшой круг по центру комнаты. Увидел в тени
Луи, прислонившегося к камину в спальне, – он поглядывал на меня с
неописуемым презрением и осуждением. Но сейчас было не время смеяться. Я думал
о словах Хаймана.
– У меня к вам вопрос, – сказал я.
– Слушаю вас.
