– Это предки всех вампиров, Беби Дженкс, Мать и Отец.
Понимаешь, все мы связаны одной кровью, и эта ниточка не прерывается, а исходит
она от царя и царицы Древнего Египта – это их называют Те, Кого Следует
Оберегать. А их следует оберегать по той простой причине, что если уничтожить
их, то погибнем и все мы.
Его объяснение показалось Беби Дженкс полнейшей чушью.
– Лестат видел Мать и Отца, – сказал Дэвис. –
Их прятали на каком-то греческом острове, а он их там нашел и теперь точно
знает, что все так и есть. Вот он и рассказывает всем об этом в своих песнях –
и в них все правда.
– А Мать и Отец не двигаются, не говорят и не пьют
кровь, Беби Дженкс, – добавил Киллер. Он казался до жути задумчивым, даже,
можно сказать, печальным. – Они просто сидят, уставившись прямо перед
собой, – и так уже несколько тысяч лет. Никто не знает, что им известно.
– А может, им вообще ничего не известно, –
проворчала Беби Дженкс. – Слушай, а если это один из видов бессмертия? И
что ты имел в виду, сказав, что Мертвецы из большого города готовы всех нас
поубивать? Как же тогда они это сделают?
– Огонь и солнце могут сделать это всегда, Беби
Дженкс, – ответил Киллер. Похоже, он уже начинал терять терпение. – Я
тебе говорил. И постарайся запомнить то, что я тебе сейчас скажу: тебе никто не
может запретить драться с Мертвецами из большого города. Ты крутая. Мертвецы из
большого города боятся тебя не меньше, чем ты их. А потому бей любого незнакомого
Мертвеца, и дело с концом. Этому правилу следуют все Мертвецы.
Когда они ушли от дома общины, Киллер преподнес ей еще один
потрясающий сюрприз: рассказал о вампирских барах. Огромные дорогие заведения в
Нью-Йорке, Сан-Франциско и Новом Орлеане, где в задних комнатах встречаются
Мертвецы, в то время как в главном зале пьют и танцуют все эти чертовы
глупенькие людишки. Пока ты находишься там, тебя не может уничтожить ни один
Мертвец, будь то городской бандит, европеец или придурок вроде нас.
– Если за тобой будет гнаться кто-нибудь из городских
Мертвецов, – поучал ее Киллер, – беги в один из таких баров.
– Мала я еще по барам шляться, – заявила Беби
Дженкс.
Этим она их доконала. Киллер и Дэвис хохотали до колик в
желудке. Они буквально с мотоциклов попадали.
– Как только найдешь вампирский бар, Беби
Дженкс, – сказал Киллер, – ты просто посмотри на них Поганым взглядом
и скажи: «Впустите меня».
Ну да, конечно ей уже приходилось смотреть на людей Поганым
взглядом, и они делали все, как ей хотелось. Срабатывало. Честно говоря, им еще
нигде не попадались вампирские бары. Они только слышали про них, а вот где они
– не знали. Когда они уезжали из Сент-Луиса, у нее была куча вопросов.
И вот теперь, когда она направлялась на север, в тот же
самый город, ее единственным желанием было отыскать этот чертов дом общины и
заявиться туда: «Привет, Мертвецы из большого города! А вот и я!» Если она и
дальше будет оставаться в одиночестве, она просто сойдет с ума.
Музыка в наушниках смолкла. Пленка закончилась. Она не в
силах выносить тишину, когда вокруг ревет ветер. Сон вернулся, и вновь она
увидела близнецов, увидела, как подходят солдаты. Господи! Если ей не удастся
немедленно прекратить это, мерзкий сон будет повторяться снова и снова, как
запись на пленке.
Удерживая руль мотоцикла одной рукой, другой она полезла за
пазуху, открыла маленький плейер и перевернула кассету.
– Давай, парень, пой! – крикнула она. В шуме ветра
она едва могла расслышать собственный голос, и он показался ей слишком уж
пронзительным и тонким.
Что можем знать мы о Тех,
Кого Следует Оберегать?
Нас не спасут объяснения.
Да, эту песню она любила. Именно под нее она заснула в
Ган-Барелл-Сити, когда ждала с работы мать. Ей нравились не слова, а то, как он
пел – ревел в микрофон не хуже самого Брюса Спрингстина, да так, что сердце
разрывалось.
Это был своего рода гимн. Музыка какая-то такая, ну, как у
гимна, но в самом центре этой музыки был Лестат, и он пел для нее, а барабанный
ритм так просто до костей пробирал.
– О’кей, парень, о’кей, ты единственный чертов Мертвец,
который у меня остался. Так пой же, Лестат, пой!
До Сент-Луиса осталось ехать каких-нибудь пять минут, и надо
же, она опять вспоминает мать, как странно все это было и как плохо.
Зачем она поехала домой, Беби Дженкс не сказала даже Киллеру
с Дэвисом, хотя они, конечно, и сами знали, они все понимали.
Беби Дженкс должна была сделать это, должна была разобраться
с родителями, прежде чем Банда клыкастых отправится на Запад. Даже сейчас она
ни о чем не жалела. За исключением разве что того странного момента, когда ее
мать умирала там, на полу.
Все дело в том, что Беби Дженкс всегда ненавидела свою мать.
Она считала ее полной идиоткой, которая изо дня в день делает кресты из розовых
раковин и кусков стекла, а потом продает их по десять долларов на блошином
рынке в Ган-Баррел-Сити. К тому же эти крестики с маленькими скрученными
Иисусиками посередине, сварганенными из крохотных красных и синих бусинок и
прочей дряни, были жутко уродливыми, ну, в общем, полное барахло.
Но Беби Дженкс бесилась не только из-за этого – ее выводило
из себя абсолютно все, что делала мать. Мало того что она таскалась в церковь,
так еще и разговаривала со всеми этаким сладеньким голоском, мирилась с
пьянством мужа и в жизни своей ни о ком плохого слова не сказала.
Беби Дженкс всякими там словечками не проймешь. Лежа на
своей койке в трейлере, она не раз гадала, есть ли вообще на свете что-то
такое, что способно взбесить эту женщину. Когда же она все-таки взорвется, как
кусок динамита? Или она просто слишком тупая? Уже несколько лет мать не смотрит
Беби Дженкс в глаза. Когда Беби Дженкс было двенадцать, она пришла и сказала:
«Тебе ведь известно, что я уже сделала это, да? Надеюсь, ты не думаешь, что я
все еще девственница». Мать побледнела и отвернулась, уставясь в пространство
своими большими, пустыми, без всякого выражения глазами, а потом снова
принялась за работу, тихо напевая, – она всегда так пела, когда делала эти
проклятые кресты из ракушек.
Однажды какой-то деятель из большого города сказал матери,
что она создает настоящие произведения народного искусства.
«Да как ты не понимаешь, они же просто издеваются над
тобой! – сказала ей тогда Беби Дженкс. – Разве сами они купили хоть
одну твою уродскую поделку? Хочешь я скажу тебе, на что они больше похожи? На
такие огромные сережки из лавки, торгующей дешевыми шмотками, – вот на
что!»
Так она даже спорить не стала. Просто подставила другую
щеку: «Ты будешь ужинать, милая?»
