Это все равно как открыть и закрыть ящик, определила для
себя Беби Дженкс. Так что она выехала из Далласа рано, меньше чем через час
добралась до озера Седар-Крик и наконец увидела знакомый указатель,
обозначающий границу милого, маленького, старого родного города:
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГАН-БАРРЕЛ-СИТИ. МЫ СТРЕЛЯЕМ ВМЕСТЕ С
ВАМИ».
Добравшись до дома, она спрятала «харлей» позади трейлера.
Дома никого не было, и она прилегла вздремнуть. В наушниках звучал голос
Лестата, а рядом лежал наготове паровой утюг. Как только мать войдет, она ее –
трам-тарарам, прощайте, мадам, – утюгом и прикончит.
И тут ей привиделся этот сон. Но ведь когда он начался, она
еще не спала! Голос Лестата словно затих, а сон овладел ею и…
Она оказалась в каком-то ярком, солнечном месте. Это была
поляна на склоне горы. И там же оказались эти самые близнецы: красивые женщины
с мягкими вьющимися рыжими волосами, сложив руки, стояли на коленях, как ангелы
в церкви. Их окружало множество людей – в длинных одеждах, как в Библии. А еще
была музыка – медленный ритм барабанов, от которого мурашки по коже бегали, и
звуки рога. Все это выглядело очень мрачно. Но самое ужасное – это мертвое тело
на каменной плите, обгорелое тело женщины. Впечатление было такое, как будто ее
там и поджарили! А на тарелках были разложены жирное блестящее сердце и мозги.
Да-да, именно так – сердце и мозги.
Беби Дженкс в ужасе проснулась. К черту! На пороге стояла ее
мать. Беби Дженкс вскочила и принялась колошматить ее паровым утюгом; она
остановилась, лишь когда мать перестала двигаться. Голову ей она таки
проломила. Мать должна была уже помереть, но все никак не умирала, а потом
произошло нечто из ряда вон выходящее.
Мать, едва живая, лежала на полу, уставясь перед
собой, – точно так же будет потом лежать и папаша. А Беби Дженкс,
облокотившись, сидела в кресле, перекинув джинсовую ногу через подлокотник и
крутя в пальцах косичку… Она ждала и вспоминала о близнецах из сна, о мертвом
теле и о том, что лежало на тарелках, – к чему бы все это? Но прежде всего
она ждала. «Ну же, умирай поскорее, тупица! Умирай! Я не собираюсь бить тебя
снова!»
Даже сейчас Беби Дженкс так до конца и не понимала, что
случилось. Как будто бы мысли ее матери вдруг стали другими – расширились,
разрослись. Может, она летала под потолком, примерно как Беби Дженкс, когда
чуть не умерла, а Киллер ее спас. Но в любом случае мысли эти были удивительные.
На редкость удивительные. Словно бы ее мать все знала! О том, что плохо и что
хорошо, как важно любить, по-настоящему любить, и о том, что это нечто намного
большее, чем все эти правила типа «не пей», «не кури», «молись Иисусу». Это
тебе не проповедь. Это что-то невероятно огромное.
Лежа вот так, ее мать думала, что недостаток любви в ее
дочери, Беби Дженкс, был столь же ужасен, как те плохие гены, которые
превратили ее в слепую калеку. Но это не имеет значения. Все будет в порядке.
Беби Дженкс выберется из всего того, что сейчас происходит, как чуть было не
выбралась как раз перед тем, как попасть в лапы этого Киллера. И будет понимать
все намного лучше. Что, черт побери, все это могло значить? Что-нибудь вроде
того, будто все вокруг – часть одного большого целого: ворсинки ковра, листья
за окном, капающая из крана вода, облака, несущиеся над озером Седар-Крик,
голые деревья… И что все вокруг вовсе не такое уродливое, как считала Беби
Дженкс. Нет, все это чересчур уж красиво, просто описать нельзя. И мать Беби
Дженкс всегда это понимала! Ей виделось все именно так! Мать Беби Дженкс все
прощала Беби Дженкс: «Бедная Беби Дженкс! Она не понимает! Не понимает прелести
зеленой травы. Не понимает, как красиво сияют морские раковины в свете лампы».
Потом мать Беби Дженкс умерла. Слава Богу! Хватит! Но Беби
Дженкс плакала. Потом она вынесла тело и закопала его позади трейлера, очень
глубоко, осознавая при этом, как же здорово быть одной из Мертвых и обладать
такой силой, которая позволяет запросто поднимать тяжелые, полные мокрой земли
лопаты.
А потом вернулся домой отец. Вот уж с этим-то она
повеселится! Она похоронила его заживо. Она никогда не забудет выражение его
физиономии, когда он вошел в дверь и увидел в ее руках пожарный топорик.
– Да чтоб мне провалиться, если это не Лиззи Борден!
Что это еще за Лиззи Борден такая?
Она не забудет, как у него вдруг отвалилась челюсть, он
замахнулся на нее кулаком; он был так в себе уверен!
– Ах ты, мерзавка сопливая!
Она раскроила его чертов лоб пополам. И это был самый
потрясающий момент – когда она почувствовала, как разваливается череп.
– Падай, ублюдок!!!
А еще было так приятно лопату за лопатой швырять землю ему
на морду и видеть, что глаза его все еще открыты и он смотрит прямо на нее.
Парализованный, не в силах пошевелиться, он, наверное, воображал себя ребенком
на ферме в Нью-Мексико или что-то в этом роде. Какой-то детский лепет. «Сукин
сын, у тебя всегда в мозгах было дерьмо. А теперь я чувствую, как оно воняет!»
И все-таки какого черта она туда поехала? Почему не осталась
с Бандой клыкастых?
Если бы она от них не откололась, то была бы сейчас с ними в
Сан-Франциско, рядом с Киллером и Дэвисом, и дожидалась бы возможности увидеть
Лестата на сцене. Возможно, им удалось бы отыскать вампирский бар или еще
что-нибудь в том же духе. Конечно, в том случае, если бы им вообще повезло туда
добраться. Если бы не происходило что-то действительно очень нехорошее.
А какого дьявола она теперь тащится назад? Может, ей следует
двигаться на запад? Ведь всего две ночи осталось.
Черт, может, повезет, и в ночь концерта она раздобудет номер
в мотеле, чтобы посмотреть его хотя бы по телевизору? Но прежде всего
необходимо разыскать Мертвецов в Сент-Луисе. Она не хочет и дальше оставаться в
одиночестве.
Как же найти этот Центральный Вест-Энд? Где это?
Бульвар показался ей знакомым. Она рванула вперед, молясь,
как бы за ней не погнался какой-нибудь коп – из тех, что вечно суются не в свое
дело. Она от него удерет, в этом и сомнений быть не может, она уже не раз
удирала, хотя всегда мечтала встретиться хоть с одним таким проклятым сукиным
сыном на пустынной улочке. Если честно, то сейчас ей вовсе не хотелось
оказаться выдворенной из Сент-Луиса.
Вот это уже что-то знакомое. Да это же и есть Центральный
Вест-Энд, или как там его; она свернула направо и поехала по старой улице с
огромными густыми деревьями. Зеленая трава и облака заставили ее вновь
вспомнить о матери. Она даже всхлипнула.
