В другой раз, в Нью-Йорке, Арман заплатил за него залог и
вытащил из тюрьмы, куда он угодил за пьянство и бродяжничество. Как всегда
после плодотворной охоты, он выглядел вполне обыкновенным человеком – молодой
адвокат в твидовом пиджаке и фланелевых брюках. Проводил Дэниела в отель
«Карлайл», чтобы тот проспался, и оставил ему полный чемодан одежды, а в
кармане – набитый деньгами бумажник.
После приблизительно полутора лет такого сумасшествия Дэниел
в конце концов и сам начал задавать Арману множество вопросов: «Как на самом деле
жили тогда в Венеции?»; «Посмотри этот фильм, действие которого происходит в
восемнадцатом веке, и скажи, что в нем неправильно».
Но Арман отвечал на удивление неохотно.
– Я не могу рассказать тебе о такого рода вещах, потому
что мне не довелось испытать их на себе. Видишь ли, моя способность
синтезировать знания весьма ограниченна; я сосредоточенно и глубоко
рассматриваю каждый определенный момент. Какой была жизнь в Париже? Спроси
меня, шел ли дождь в субботнюю ночь пятого июня тысяча семьсот девяносто
третьего года. На этот вопрос я, возможно, смогу ответить.
Но иногда он вдруг взахлеб начинал говорить об окружающих
его вещах, о пугающе нарочитой чистоплотности нынешней эры, об ужасающем
ускорении перемен.
– Вот возьми, к примеру, изобретения, которые потрясли
мир, но в течение всего лишь одного века стали бесполезными или устарели:
пароход и железные дороги. А известно ли тебе, какое значение они имели после
шести тысяч лет рабства на галерах и путешествий верхом? Теперь танцовщица
покупает химический препарат, чтобы убить семя своих любовников, и доживает до
семидесяти пяти лет в комнате, где полно приспособлений, охлаждащих воздух и
полностью поглощающих пыль! Однако, несмотря на множество костюмированных
фильмов и дешевых изданий исторических книг, которыми завалена любая аптека,
публика не имеет достоверных сведений ни о чем; каждая общественно значимая
проблема рассматривается с точки зрения «норм», которых в действительности
никогда не существовало, люди воображают, что их «лишили» роскоши и покоя, в то
время как на самом деле никто и никогда не имел их в достаточном количестве.
– Но какой была Венеция, когда ты там жил? Расскажи
мне…
– Что рассказать? Что она была грязной? Что она была
прекрасной? Что одетые в лохмотья люди с гнилыми зубами и отвратительным
запахом изо рта веселились во время публичных казней? Хочешь знать, в чем
состоит главное отличие? В том, что в настоящее время люди страшно одиноки.
Нет, ты выслушай меня. В те годы, когда я еще принадлежал к числу живых, мы
жили по шесть-семь человек в комнате. Городские улицы заполняло море людей;
а сейчас смятенные души наслаждаются в своих высотных домах роскошью и
уединением и сквозь стекло телевизионных экранов взирают на далекий мир поцелуев
и прикосновений. Непременно нужно было накопить такое огромное количество
знаний и достичь нового уровня человеческого сознания, любопытствующего
скептицизма, чтобы стать столь одинокими.
Дэниел завороженно слушал и иногда даже пытался записывать
высказывания Армана. И все же Арман по-прежнему пугал его. Дэниел постоянно
переезжал с места на место.
Он не мог точно сказать, сколько времени прошло до того
момента, когда закончилось его бегство, однако забыть ту ночь совершенно
невозможно.
Вероятно, игра продолжалась уже года четыре. Дэниел провел
спокойное лето на юге Италии и за все это долгое время ни разу не встретил
своего знакомого демона.
В дешевом отеле, стоявшем в полуквартале от развалин древних
Помпей, он читал, писал и пытался определить, как повлияла на него встреча со
сверхъестественным и каким образом он может вернуть себе желания, мечты и
способность к воображению. Бессмертие на этой земле возможно. В этом он не
сомневался, но что в нем проку, если Дэниелу не суждено его обрести?
Днем он бродил по открывшимся взору благодаря раскопкам
разрушенным улицам древнеримского города. А в полнолуние прогуливался там в
одиночестве и по ночам. Казалось, он вновь обрел душевное равновесие. Быть
может, вскоре вернется и жизнь. Когда он растирал в пальцах зеленые листья, они
пахли свежестью. Он смотрел на звезды и чувствовал скорее печаль, чем гнев и
возмущение.
Но бывали минуты, когда он просто сгорал от желания видеть
Армана, словно тот был своего рода эликсиром, жизнь без которого невозможна.
Ему недоставало темной энергии, поддерживавшей его на протяжении четырех лет.
Во сне он часто видел рядом с собой Армана; он просыпался и рыдал как последний
дурак. Наутро он грустил, но был спокоен.
Потом Арман вернулся.
Было поздно, часов, наверное, десять вечера, и небо,
приобрело тот сверкающий темно-синий цвет, какой часто можно видеть в южной
Италии. Дэниел одиноко прогуливался по длинной дороге, ведущей от Помпей к
Вилле Мистерий, надеясь, что охранники его не прогонят.
Когда он добрался до древнего строения, все вокруг словно
застыло. Никакой охраны. Ни единой живой души. И вдруг перед самым входом в дом
беззвучно возник Арман. Опять Арман.
Он молча вышел из тени в поток лунного света – совсем еще
мальчик в грязных джинсах и потертой джинсовой куртке; его рука легко
скользнула, обнимая Дэниела за плечи, и он нежно поцеловал Дэниела в щеку. Как
тепла его кожа, наполненная кровью очередной жертвы. Дэниелу показалось даже,
что он ощущает ее запах – пропитавший Армана аромат жизни.
– Хочешь зайти в этот дом? – прошептал Арман.
Никакие запоры не могли стать ему преградой. Дэниел дрожал с головы до ног и
был готов расплакаться. Ну почему все так? Почему, черт его побери, он так рад
видеть его, прикасаться к нему?
Они вошли в темные комнаты с низкими потолками. Ощущая на
своей спине тяжесть руки Армана, Дэниел чувствовал странное успокоение. Ах да,
интимная близость – так это, кажется, называется. Ты мой тайный…
Тайный любовник.
Да.
Позже, когда они стояли рядом в разрушенной столовой с едва
различимыми в темноте знаменитыми фресками, изображающими ритуальные бичевания,
Дэниела вдруг осенило: «Так, значит, он не собирается меня убивать. Он не
станет это делать. Он, конечно, не намеревается сделать меня таким же, как он,
но и убивать не будет. Все закончится по-другому».
– Но как мог ты считать иначе? – прочитав его
мысли, спросил Арман. – Я же люблю тебя. Если бы я не влюбился в тебя, то,
разумеется, давно бы убил.
Сквозь деревянные решетки в комнату проникал лунный свет.
Великолепно выписанные фигуры словно ожили на темно-красном – цвета засохшей
крови – фоне фресок.
